Сергей Львович Пушкин.
Самый ранний из известных портретов Сергея Львовича создан в Москве французским эмигрантом, художником-любителем виконтом Луи де Сент-Обеном. В 1800-х годах Сент-Обен был одним из обычных посетителей гостеприимного дома Пушкиных, в котором всегда находил радушный прием, безукоризненную французскую речь, встречался с соотечественниками. Портрет Сергея Львовича Пушкина, нарисованный, очевидно, в одном из принадлежавших семье альбомов, подписан и датирован художником «S1 Aubin Д1 1807» (Сент-Обен нарисовал в 1807 году). Тридцатисемилетний Сергей Львович выглядит на нем совсем молодым человеком, завитые белокурые волосы обрамляют красивое лицо, высокие воротнички и пышный галстук подчеркивают изысканность туалета Рисунок Сент-Обена находился у дочери Сергея Львовича, Ольги Сергеевны, а затем перешел к его внучке, Надежде Николаевне Пане, урожденной Павлищевой. Он был представлен в Петербурге, в Академии наук, на юбилейной пушкинской выставке 1899 года, и воспроизведен в альбоме этой выставки. Местонахождение оригинала в настоящее время неизвестно.
Сергей Львович Пушкин родился 23 мая 1770 года в Москве, в семье полковника артиллерии Льва Александровича Пушкина и Ольги Васильевны Чичериной (второй жены полковника); он имел двух родных сестер: Анну, умершую в девичестве, Елизавету, вышедшую замуж за камергера Матвея Михайловича Сонцова, и брата Василия — поэта и острослова, с которым был особенно близок. От первого брака отца у него было еще три брата.
Сергей Пушкин по традиционному дворянскому обычаю чуть ли не с пеленок был записан в лейб-гвардии Измайловский полк. С 1777 по 1791 год он числился в полку сержантом (возможно, эта подробность и введена А. С. Пушкиным в рассказ о служебной карьере Петр уши Гринева). Вскоре С. Л. Пушкин был произведен в прапорщики, а с 1797 года, при Павле I, служил в лейб-гвардии Егерском полку в чине капитан-поручика.
Живя в Петербурге, где стоял его полк, не очень обремененный военной службой, молодой гвардеец часто посещал дом троюродной сестры своего отца — Марии Алексеевны Ганнибал. В 1796 году он женился на ее единственной дочери (внучке Абрама Петровича Ганнибала и Алексея Федоровича Пушкина), Надежде Осиповне. После женитьбы, по заведенному тогда обычаю, Сергей Львович стал подумывать об отставке. В 1798 году, после рождения старшей дочери Ольги, он в чине майора покинул полк и переехал с семейством на постоянное жительство в Москву. Пушкины вскоре обзавелись небольшим имением под Москвой, «как необходимым условием порядочной столичной жизни»; бабушка поэта, Мария Алексеевна, продала свое Кобрино (под Петербургом) и купила в ноябре 1804 года сельцо Захарово Звенигородского уезда Московской губернии. В летние месяцы маленький Александр жил в Захарове; он очень любил это селение и восхищался неяркой природой этих мест. В 1811 году Александр Пушкин в сопровождении дяди, Василия Львовича, уехал в Петербург для поступления в Царскосельский лицей, директором которого был друг Сергея Львовича — В. Ф. Малиновский. Мария Алексеевна Ганнибал продала Захарово: семья Пушкиных собиралась переезжать в северную столицу.
Живя в Москве, Сергей Львович снова определился на службу — с 1800 года он состоял в Комиссариатском штате, а после Отечественной войны, в 1814 году, управлял Комиссариатской комиссией резервной армии в Варшаве. Тогда же С. Л. Пушкин, следуя моде своего времени, вступил в масонскую ложу Северного Щита. Орден «свободных каменщиков» (масоны) своей мистико-филантропической направленностью, таинственностью обрядов и системой условных знаков привлекал восторженно-сентиментального С. Л. Пушкина.
Прослужив около года в Варшаве, Сергей Львович сдал свои дела по службе и соединился с женой и детьми, уже находившимися в Петербурге. Юный Пушкин в своих кратких автобиографических заметках вспоминал, что в 1814 году к нему в Лицей приезжали родители — сперва мать, а потом отец. 12 января 1817 года Сергей Львович окончательно ушел в отставку и после этого уже нигде не служил.
Дом Пушкиных в Москве в начале XIX века посещали писатель и историк Н. М. Карамзин, поэт К. Н. Батюшков и баснописец И. И. Дмитриев, и «молодой Пушкин знал корифеев тогдашней словесности не по одним произведениям их, но и по живому слову»… Сергей Львович, в совершенстве владея французским языком, «писал на нем стихи так легко, как француз, и дорожил этой способностью… есть слухи, что в это время он написал даже целую книжку, в которой рассуждал по-французски — стихами и прозою — о современной ему русской литературе. Чрезвычайно любезный в обществе, — продолжает первый биограф А. С. Пушкина Павел Васильевич Анненков, располагавший ценными материалами к биографии поэта и знавший многих современников, — он торжествовал особенно в играх, требующих беглости ума и остроты, и был необходимым человеком при устройстве праздников, собраний и особенно домашних театров, на которых как он, так и брат Василий Львович отличались искусством игры и декламации».
В своих воспоминаниях о детстве брата Александра Ольга Сергеевна приводит несколько остроумнейших французских каламбуров Сергея Львовича, утверждая, что отец был создан для общества и, как никто, мог оживить его неистощимой любезностью и тонкими остротами.
С. Л. Пушкин был вполне образованным человеком: по словам близко знавших его людей, ему были хорошо знакомы «творения французских энциклопедистов XVIII века», хотя в своих беседах он не любил затрагивать политических и экономических вопросов.
Великолепным знанием французского языка и французской классической литературы Пушкин в значительной степени был обязан своему отцу. Будущий великий поэт уже в девять лет читал Плутарха, «Илиаду» и «Одиссею» Гомера. Проводя долгие часы в кабинете отца, среди книжных шкафов, он наслаждался чтением и уже тогда понимал всю остроту сочинений философов XVIII века.
В Петербурге Сергей Львович продолжал вести обычный для него образ жизни. Ежедневно в определенные часы его можно было встретить на Невском проспекте оживленно беседующим с многочисленными знакомыми. Во время этих прогулок с ним часто встречался поэт Н. М. Колмаков, впоследствии тайный советник, который позже в своих воспоминаниях писал об отце поэта: «Красноватое его лицо и, кажись, рябоватое было далеко не привлекательно». Именно таким мы видим С. Л. Пушкина на портрете, написанном пастелью на пергаменте в 1810-х годах. Этот портрет работы неизвестного, но, безусловно, профессионального художника хранился в семье сестры поэта — Ольги Сергеевны. Рисуя на полях черновиков профиль отца, Пушкин придавал его лицу именно то выражение, какое мы видим на портрете. Художник запечатлел заметно припухшие веки, опущенные наружные уголки глаз и плотно сжатые губы, как бы застывшие в полуулыбке.
Одной из сторон «пылкого и раздражительного» характера Сергея Львовича Пушкина было отвращение ко всему, что нарушало его спокойствие. Особенную неприязнь испытывал он к хозяйственным делам. Он терпеть не мог деревни и, по словам П. В. Анненкова, «отдавал все свое время только удовольствиям общества и наслаждениям городской жизни». Сергей Львович ни разу не посетил свои нижегородские поместья, препоручив управление ими своему крепостному человеку, большому плуту. Он постоянно прибегал к займам и не платил долга опекунскому совету, так что по указу Нижегородского губернского правления Сергачская дворянская опека вынуждена была «взять в опеку имения С. Пушкина за неплатеж долга С.-Петербургскому опекунскому совету».
Неумение вести дела и мелочная скаредность отца вызывали большое раздражение его старшего сына. Во время южной ссылки и жизни в Кишиневе и Одессе А. С. Пушкин жаловался на то, что отец забывает присылать ему деньги. «Изъясни отцу моему, — пишет он брату Льву Сергеевичу 25 августа 1823 года из Одессы, — что я без денег жить не могу. Жить пером мне невозможно при нынешней цензуре… Все и все меня обманывают — на кого же, кажется, надеяться, если не на близких и родных. На хлебах у Воронцова я не стану жить — не хочу и полно… мне больно видеть равнодушие отца моего к моему состоянию — хоть письма его очень любезны».
Сергей Львович гордился поэтическим талантом сына и обладал чувством истинного понимания его гения. Он по мере сил помогал ему в издательских делах, особенно в тяжбе с издателем А. И. Ольдекопом. Из письма А. С. Пушкина к шефу жандармов начальнику III Отделения е. и. в. канцелярии А. Х. Бенкендорфу от 20 июля 1827 года известно, что «статский советник Сергей Львович Пушкин обратился с просьбою к начальству, но не получил никакого удовлетворения, а ответствовали ему, что г. Ольдекоп перепечатал-де «Кавказского пленника» для справок оригинала с немецким переводом». Сергей Львович жаловался министру просвещения А. С. Шишкову на Ольдекопа «за сие неуважение собственности».
Кишиневский приятель Пушкина Иван Петрович Липранди в своих известных записках очень доброжелательно отзывался об отце поэта. Он с умилением вспоминал, как во время посещения родителей Пушкина в 1822 году в Петербурге для него на обед были созваны гости (в том числе поэты Баратынский, Дельвиг, барон Розен), а перед концом обеда кто-то прочитал привезенное им стихотворение Пушкина, и у родных оно вызвало слезы. Пили шампанское за здоровье поэта. На другой день Сергей Львович с младшим сыном передали Ивану Петровичу «огромный пакет с письмами, с какою-то тетрадью и включавший в себе пятьсот рублей». Тот же Липранди отмечал, что отец и брат Пушкина очень «опасались вспыльчивости Александра Сергеевича».
Беспокоила отца также и «политическая неблагонадежность» сына, приведшая, по его мнению, к новой ссылке Александра в Михайловское. Сергей Львович приходил в ужас от сыновней «непокорности властям». Когда в августе 1824 года Александр Пушкин приехал из Одессы в Михайловское, в старом ганнибаловском доме он нашел все семейство: отец, мать, брат и сестра, как обычно, летом жили в этой далекой псковской деревне, унаследованной матерью поэта от ее отца — О. А. Ганнибала. Отец встретил сына холодно; отчужденность и взаимное непонимание нарастали с каждым днем.
В октябрьском письме Василию Андреевичу Жуковскому А. С. Пушкин с дружеской откровенностью описывает свое «ужасное положение» в новой ссылке, особенно он жалуется на отца: «Пещуров [1]. назначенный за мною смотреть, имел бесстыдство предложить отцу моему должность распечатывать мою переписку, короче — быть моим шпионом; вспыльчивость и раздражительная чувствительность отца не позволяли мне с ним объясниться; я решился молчать, отец начал упрекать брата в том, что я преподаю ему безбожие. Я все молчал. Получают бумагу, до меня касающуюся. Наконец, желая вывести себя из тягостного положения, прихожу к отцу, прошу его позволения объясниться откровенно… Отец осердился. Я поклонился, сел верхом и уехал. Отец призывает брата и повелевает ему не знаться avec ce monstre, ce fils denature (с этим чудовищем, с этим ужасным сыном)… Иду к отцу, нахожу его с матерью и высказываю все, что имел на сердце целых три месяца. Кончаю тем, что говорю ему в последний раз. Отец мой, воспользуясь отсутствием свидетелей, выбегает и всему дому объявляет, что я его бил, хотел бить, замахнулся, мог прибить… Перед тобою не оправдываюсь, но чего же он хочет для меня с уголовным своим обвинением? Рудников сибирских и лишения чести? Спаси меня хоть крепостию, хоть Соловецким монастырем…»
Вспыльчивый, как и Сергей Львович, поэт преувеличивал «уголовные» намерения своего отца. В делах Псковского губернского правления хранились документы, освещавшие события этой тяжелой для сына и отца осени несколько иначе. Выдержки из этих документов приводятся в статье «Несколько слов о Пушкине», помещенной в газете «Псковские губернские ведомости» (1868, № 10). Автор статьи (очевидно, редактор газеты А. Евстифиев) цитирует следующие извлечения из «дела Псковского губернского правления»: «…сообщено опочецкому предводителю дворянства статскому советнику Пещурову, что если статский советник Пушкин даст подписку, что будет иметь неослабный надзор за поступками и поведением сына, то в сем случае последний может остаться под присмотром своего отца и без избрания особого к таковому надзору дворянина, тем более что отец Пушкина есть из числа добронравнейших и честнейших людей…» Однако ж Сергей Львович отозвался (в ноябре 1824 года), что не может воспользоваться доверием генерал-губернатора, ибо, имея главное поместье в Нижегородской губернии, а всегдашнее пребывание в Петербуре, он по делам своим «может потерпеть совершенное расстройство, оставаясь неотлучно при одном сыне, тем более что непредвиденные обстоятельства вынуждают его быть вскоре в Москве…».
А. С. Пушкин долго не мог простить отцу холодный прием в Михайловском и возмущение родителей «неблаговидным» поведением сына; по мнению самого Сергея Львовича, высказанному в письме брату Василию Львовичу 17 октября 1826 года, его сын убежден, что отец должен просить у него прощения и что Александр Сергеевич «скорее выпрыгнул бы через окошко, чем дал бы мне это прощение».
Именно в это время (ноябрь — декабрь 1826 года) Пушкин рисует портрет отца на листе черновой тетради рядом с рисунками виселицы с пятью повешенными декабристами и строкой «и я бы мог, как шут…». Этот портретный рисунок свидетельствует о размышлениях поэта об отце и о своих отношениях с ним в трудный период жизни.
Наиболее известный портрет отца Пушкина нарисован художником Карлом Гампельном за несколько месяцев до приезда поэта в Михайловское. К. Гампельн — глухонемой художник (Surdmuet, как он сам подписывался) — работал в Петербурге в первой половине XIX века; он преподавал рисование в С.-Петербургской школе глухонемых и рисовал портреты современников. Следуя своей манере датировать портрет, проставляя число и год на какой-либо детали рисунка, Гампельн на письме, которое Сергей Львович держит в руках, написал вверху: «3 mars 1824» (3 марта 1824 года). На портрете пятидесятичетырехлетний Сергей Львович представлен довольным собою, благонамеренным человеком. Он сидит у письменного стола. Перед ним стоит чернильница с перьями и лежат книги; С. Л. Пушкин — в расстегнутом сюртуке с пелериной, белом галстуке, рубашке с высокими воротничками и жабо. Рядом с его креслом видна голова любимой собаки Пушкиных по кличке Руслан.
Портрет работы К. Гампельна хранился в семье брата поэта — Льва Сергеевича, который получил после смерти отца село Болдино в Нижегородской губернии; при передаче болдинского имения Пушкиных государству в 1911 году портрет отца Пушкина вместе с другими реликвиями поступил в Пушкинский дом (Институт русской литературы Академии наук СССР).
После Михайловской ссылки Пушкин был встречен в Москве восторженным поклонением всей читающей России. 2 ноября 1826 года поэт уже свободным снова приезжает в Михайловское и живет там до середины декабря. Опасения Сергея Львовича вызывало намерение сына жить постоянно в их родовом имении; он пишет в Москву мужу своей сестры Елизаветы Львовны, камергеру Матвею Михайловичу Сонцову, письмо со свойственным ему плаксивым пафосом, обнаруживая крайнюю раздраженность: «Мое положение ужасно… Мне очень хотелось бы надеяться, что Александр Сергеевич устанет наконец преследовать человека, который хранит молчание и просит только о том, чтобы его забыли… Александр Тургенев и Жуковский, чтобы утешить меня, говорили мне, что я должен стать выше того, что он про меня говорил, что это он делал из подражения лорду Байрону, на которого он хочет походить… Но все эти рассуждения не утешительны для отца, — если я еще могу называть себя так. В конце концов, повторяю еще раз: пусть он будет счастлив, но пусть оставит меня в покое». Со временем взаимная отчужденность теряет свою остроту, отношения между отцом и сыном становятся более ровными и теплыми. У Сергея Львовича возрастает забота о детях; по-своему он серьезно тревожится за судьбу каждого из них.
В переписке родителей Пушкина, Сергея Львовича и Надежды Осиповны, с их дочерью Ольгой Сергеевной после ее замужества можно увидеть все оттенки родительских волнений. Особенно много тревог высказывалось в связи с пребыванием обоих сыновей на Кавказе в 1829 году. Родители с нетерпением ждут писем путешествующего Александра. «Чтобы совершенно ободриться, — пишет Сергей Львович дочери из Михайловского в Ораниенбаум летом 1829 года, — мне необходимы письма твоих братьев, отсутствие и отдаленность довольно гадкая вещь». В другом письме он добавляет: «Только вас мне недостает, мои дети».
Узнав о помолвке Александра Сергеевича с Н. Н. Гончаровой, Сергей Львович отправляет сыну в ответ на его письмо восторженное послание: «Да будет благословен тысячу раз вчерашний день, мой дорогой Александр, за письмо, которое мы от тебя получили. Оно преисполнило меня радости и благодарности. Да, мой друг, это именно подходящее слово. С давних пор забыл я уже радость слез, которые проливал при его чтении. Да ниспошлет небо все блага на тебя и на твою милую подругу, которая даст тебе счастие. Мне хотелось бы ей написать, но я боюсь, что не имею еще на это права. Мой добрый друг — я ожидаю твоего ответа с тем же нетерпением, которое ты испытывал, слушая уверения в твоем счастии из уст самой м-lle Гончаровой, — ибо я счастлив вашим счастием, горд вашими успехами, безмятежен и покоен, когда знаю, что вы счастливы… пусть наградит тебя небо всеми своими благами; мои ежедневные молитвы всегда были и будут за ваше счастие. Нежно тебя обнимаю и прошу, если ты это считаешь кстати, поручить вниманию м-lle Гончаровой меня, как очень нежного друга».
В этом письме, написанном в изысканных выражениях, являющемся образцом светского эпистолярного стиля, чувствуются искренняя радость и надежда на счастье сына. Сергей Львович заботится и о материальном обеспечении будущей семьи — он выделяет своему сыну перед женитьбой 200 душ незаложенных крепостных крестьян (из наследства его брата Петра Львовича). Для вступления во владение имением Пушкин и приехал осенью 1830 года в Болдино. В нижегородских владениях отца поэта поразили прежде всего страшная бесхозяйственность, нищета крестьян и общее разорение. Уже после женитьбы, озадаченный положением семьи, Пушкин писал 11 июня 1834 года жене: «Если не взяться за имение, то оно пропадет же даром. Ольга Сергеевна и Лев Сергеевич останутся на подножном корму, а придется взять их мне же на руки, тогда-то наплачусь и наплачусь, а им и горя мало, меня же будут цыганить. Ох, семья, семья!»
Недоброжелательство света по отношению к его детям, явные или тайные козни выводили из равновесия старика Пушкина. «Сплетни, постоянно распускаемые на счет Александра, мне тошно слышать, — жалуется он Ольге Сергеевне осенью 1834 года. — Знаешь ли ты, что когда Натали выкинула, сказали, будто это следствие его побоев. Наконец, сколько молодых женщин уезжают к родителям провести 2 или 3 месяца в деревне, и в этом не видят ничего предосудительного, но ежели что касается до него или до Леона — им ничего не спустят».
20 октября 1836 года Пушкин, удрученный смертью матери (она умерла весной этого года), своими сложными жизненными обстоятельствами, смягченный горем отца, вполне по-родственному пишет Сергею Львовичу, сообщая ему свой новый адрес на Мойке, рассказывает о своих семейных делах, материальных затруднениях, жалуется на денежные домогательства мужа сестры — Н. И. Павлищева. В последнем письме отцу (декабрь 1836 года) Александр Сергеевич пишет о том, что встревожен его грустным видом (ему об этом рассказал только что приехавший из Москвы брат поэта Д. В. Веневитинова, дальний родственник Пушкиных А. В. Веневитинов). Поэт беспокоится о сестре и брате, рассказывает отцу, как самому близкому человеку, об обстоятельствах женитьбы Дантеса-Геккерна на Екатерине Гончаровой. «Шитье приданого сильно занимает и забавляет мою жену и ее сестру, но приводит меня в бешенство», — пишет Пушкин. Он рассказывает отцу о своих делах, о своем журнале, о работе над историей Петра Великого. «Прощайте, мой дорогой отец. Моя жена и все мое семейство обнимают вас и целуют ваши руки», — заключает он.
Потеря жены, с которой, по словам хорошего знакомого Пушкиных М. Н. Сердобина, Сергей Львович жил, как Филемон с Бавкидой[2]. выбила, отца поэта из обычной колеи жизни. Продав «мебели» в Петербурге, осиротевший и жалкий, он переезжает на жительство в Москву, к Сонцовым. Ему хочется поехать в Михайловское, где до этого он бывал с женой почти каждое лето, но у него нет денег для путешествия.
Москва узнала о трагической смерти А. С. Пушкина несколько раньше, чем сообщение о ней появилось в печати. Известие о гибели его великого сына буквально потрясло С. Л. Пушкина. Поэт Евгений Абрамович Баратынский, который «со слезами, ропотом, недоумением» беспрестанно себя спрашивал: «Зачем это так, а не иначе?»— был у Сергея Львовича в Москве в ту самую минуту, когда его уведомили о страшном происшествии. Это было в начале февраля, примерно через неделю после смерти поэта. «Он как безумный, — рассказывает Баратынский в письме к Вяземскому от 5 февраля 1837 года, — долго не хотел верить. Наконец, на общие, весьма неубедительные увещания сказал: «Мне остается одно: молить бога не отнять у меня памяти, чтобы я его не забыл». Это было произнесено с раздирающею ласковостью».
Сергей Львович хотел как можно скорее встретиться с баронессой Евпраксией Николаевной Вревской, бывшей в Петербурге зимой 1837 года и видавшейся с поэтом незадолго до его кончины, для того чтобы «услышать от нее о деталях последних дней своего несчастного сына». В широко известном письме В. А. Жуковского от 15 февраля 1837 года, адресованном С. Л. Пушкину, но имеющем литературно-общественный характер и предназначенном для широкого ознакомления публики, отец поэта не обрел утешения. В письме соседу по Михайловскому, Борису Александровичу Вревскому, Сергей Львович изливает свою душу: он огорчен тем, что Наталья Николаевна, проехав с детьми через Москву в Полотняный Завод, не сумела повидаться с ним, «привести к нему детей». Для того чтобы все-таки увидеться со своими внуками и невесткой, он сам собирается посетить их в деревне. Уже в июле 1837 года Сергей Львович, несмотря на плохое состояние своего здоровья, едет в Полотняный Завод и десять дней гостит у вдовы сына, любуется его детьми.
Многочисленные друзья А. С. Пушкина, знакомые и родные выражали в своих письмах отцу поэта свою глубокую печаль и соболезнование по поводу его утраты.
Старого друга своего сына, поэта и литературного критика Петра Андреевича Вяземского, Сергей Львович благодарит за присланный ему через управляющего портрет сына в гробу, рисованный Бруни. Однако взглянуть на него он не может, у него «недостает на то духу и, вероятно, долго недостанет». Возможно, что также не решился взглянуть Сергей Львович и на присланные ему Жуковским из Петербурга посмертные маски Пушкина, снятые скульптором С. И. Гальбергом.
Сергей Львович пишет Вяземскому о том, что «ужасная потеря» дает знать себя теперь еще сильнее, нежели в то время, когда он получил о ней страшное извещение. «Время не ослабляет, а только усиливает мою горесть: с каждым днем моя тоска становится резче, а мое горе чувствительнее… насильственная кончина такого сына, каков мой, не принадлежит к числу обыкновенных несчастий, — продолжает Сергей Львович. — Для меня она была вне всякого вероятия… Я получил письмо от Льва, он в отчаянии, и я за него грущу».
А. И. Тургеневу, свидетелю последних часов жизни Пушкина, старинному другу их семьи, отец поэта послал глубоко прочувствованное письмо: «Я бы желал, чтобы в заключение биографических записок о покойном Александре сказано было то, что сохранится в сердце и памяти моей до последней минуты моей жизни, — Александр Иванович Тургенев был главным, единственным орудием помещения его в Царскосельский Императорский Лицей, и ровно через 25 лет он же проводил тело его на вечное последнее жилище… Вот, почтеннейший и любезнейший Александр Иванович, записка, которую я просил бы вас передать к П. А. Вяземскому, как одному из издателей собрания сочинений Александра. Да узнает Россия, что вам она обязана любимым ею поэтом, а я, как отец, поставил то за утешительную обязанность известить вам все, чем исполнено мое сердце, — неблагодарность никогда не была моим пороком… Не знаю, увижу ли вас, но, пока жив, буду любить и вспоминать вас с благодарностью».
Многие современники отмечали непритворное горе С. Л. Пушкина после смерти его сына. Сестра Д. И. Менделеева, Е. И. Капустина, рассказывает в своих воспоминаниях о том, что летом 1837 года к ним в Сокольники часто ездил «старик Сергей Львович»; к осени он приехал проститься, отправляясь в деревню, чтобы повидать жену и детей Александра Сергеевича, и увидел в гостиной большой бюст сына [3]. Он «встал, подошел к нему, обнял и зарыдал, — вспоминает Капустина, — мы все прослезились, это не была аффектация, это было искреннее чувство его, и потому в памяти моей сохранилось о старике только сожаление из-за его потери такого сына».
В середине августа Сергей Львович был уже в Тригорском. Евпраксии Николаевне было «трудно и тяжело смотреть на него», она сразу же заметила, что «старик Пушкин… огорчен чрезвычайно смертью Александра».
Постепенно годы сглаживали горе. С. Л. Пушкин жил то в Москве у Сонцовых, то в Петербурге, гостил в Михайловском у невестки или в Тригорском у Осиповых. Он высказывал здравые и глубокие суждения о своем сыне в «Замечаниях на так называемую биографию Александра Сергеевича Пушкина, помещенную в Портретной и биографической галерее»[4].
Сергей Львович обращал внимание на то, что талант Пушкина ни в коем случае не упал в последние годы. ««Медный всадник» и «Капитанская дочка» и другие творения, — пишет он, — доказывают противное… Завидовать Александру Сергеевичу некому». Он утверждает это как ценитель литературы. Сергей Львович переписывает для П. А. Осиповой стихотворение М. Ю. Лермонтова «Поэт» («Отделкой золотой блистает мой кинжал…»), напоминая ей, что Лермонтов «написал стихи на смерть Александра».
Близко наблюдал жизнь Сергея Львовича Пушкина в Петербурге в этот период уже упоминаемый нами приятель поэта — И. П. Липранди. Его рассказ о последних годах жизни С. Л. Пушкина заслуживает внимания, — в 1839 году С. Л. Пушкин жил в той же гостинице Демута, в которой останавливался и Липранди. «Об Александре Сергеевиче… старик, сильно уже оглохший и страдавший одышкой, говорил со слезами на глазах, — записывает в своих воспоминаниях Иван Петрович. — Он пригласил меня на другой день в 6 часов вечера к себе: это был день, в который привозят к нему внучек». Липранди увидел у него баронессу Е. Н. Вревскую, Екатерину Ермолаевну Керн (дочь Анны Петровны Керн), а также маленьких дочерей Пушкина, осаждавших, «с улыбкой подмигивая одна другой, своего деда… я находил в них тип отца», — отмечает Липранди.
С 1840 года Сергей Львович поселился в Петербурге на Английской набережной. Глухота его усиливалась, а «астма дошла до такой степени, — рассказывает Липранди, — что в другой комнате слышно было тяжелое его дыхание; дети мои прозвали его самоваром. Несмотря на это, он одевался всегда изысканно и любил преимущественно говорить отборным старинным французским слогом, рассказывая бездну анекдотов, путая и время и лиц». В последнее время, по словам И. П. Липранди, о старшем сыне он говорил как о «великом поэте», а о Льве Сергеевиче — как об «одаренном необыкновенною силою души».
Летом 1841 года в Михайловском отца Пушкина зарисовала приемная дочь тетки сестер Гончаровых, С. И. Загряжской-де Местр, — Наталья Ивановна Фризенгоф. Этот рисунок сохранился в альбоме Н. Н. Пушкиной вместе с другими портретными зарисовками художницы-любительницы. В это время вдова поэта с детьми и сестрой, А. Н. Гончаровой, приехала в только что выкупленное для нее опекой, учрежденной после смерти мужа, родовое имение Ганнибалов — Пушкиных. Сергей Львович гостил у невестки и часто посещал соседнее Тригорское, принадлежавшее его старинной приятельнице Прасковье Александровне Осиповой. После одной из таких прогулок, очевидно, и зарисовала Н. И. Фризенгоф старика Пушкина. Он сидит в несколько напряженной позе в кресле и держит на коленях шляпу. Сергей Львович тщательно одет и причесан. И хотя крючковатый нос, отвисшая губа и морщины говорят о старости, он старается держаться прямо и казаться моложе своих лет. Рисунок реалистичен, хотя отчасти шаржирован. Художница подписала его первыми буквами своего имени и фамилии «N. F.» (Наталья Фризенгоф) и датировала 5 августа. Карандашный портрет работы Н. И. Фризенгоф — последнее известное нам изображение отца поэта.
Сергей Львович Пушкин умер 29 июля 1848 года, семидесяти восьми лет, и похоронен рядом с женой и сыном на холме Святогорского монастыря, расположенного неподалеку от Михайловского.