Мой Пушкин. Сборник стихов
Предисловие
А.С. Пушкину
О стихах Пушкина
Дядька (Никита Тимофеевич Козлов )
– Что ж, едем, Тимофеич?
– А куда едем, знаешь, старче?
– Да по России, куда ж ещё! –
С.С. Гейченко. «У Лукоморья» Ну что, читатель, не устал?
А коль устал, присядь-ка,
Да я ведь тоже недоспал,
Послушай-ка про дядьку.
Это какого? – Да того,
Козлова, про Никиту,
Ты что, не слышал про него?
Прикрой-ка дверь, открыта.
Так вот, это тот самый дядька, тот,
Что Пушкину, поэту,
Служил слугой за годом год,
Зимой, в мороз, и летом.
Простой парнишка крепостной,
При барском доме вырос,
Порой голодный и босой,
Ходил он петь на клирос.
Был балагур и весельчак,
Слыл малым-самоучкой,
На балалайке он бренчал,
Порой гитару мучил.
Пилил, строгал, таскал мешки —
Толковый был работник,
Про соловья слагал стишки,
Того, кто был разбойник.
Когда же Пушкину трёх лет
И не было от роду,
Уже Никиту знал поэт,
И с ним – в огонь и в воду.
Тот по Москве любил гулять,
И с чуть подросшим Сашкой
На колокольню залезать,
Где бьёт Великий страшно.
Он при поэте был везде —
В Москве и при лицее,
И в скачки бешеной езде —
Унынья панацее.
«Куды же Сашку-то несёт?
Спаси его, владыко!
Ведь не иначе пропадёт
Без дядьки-то, Никиты!
Эх, мать-Россия, велики
Ухабы на дороге», —
И снова чистил сапоги
До блеска на пороге.
Был в Кишинёве с ним, в Крыму,
Тифлисе и Одессе, —
Там быт налаживал ему,
Ел-пил с поэтом вместе.
Делил успех, делил долги,
Ходил порою хмурый,
Когда скрывал его стихи
От подлости цензуры:
«Стихи ругают, барин? Пусть,
На то она охрана,
Народ уж знает наизусть
«Людмилу и Руслана»!
Пошёл намедни на базар,
Потом, зайдя в харчевню,
Слыхал сквозь ругань да угар:
Читают уж «Деревню»!
Поэт любил его: открыто
Он вызвал Корфа на дуэль
За то, что тот побил Никиту
И обозвал его: плебей!
Барон же, не приняв условий,
Писал, что, де, какой пустяк!
Поэт ответил: что сословье?
Ведь человек же, прежде, всяк!
За то, что Пушкин вызвал Корфа,
Себя Никита оправдал:
Самим ищейкам Бенкендорфа
Стихов поэта не продал!
Был ему нянькою, лечил,
Он был его возницей,
Стирал, будил, кормил, поил,
Просил остепениться.
Поэту был помощник он
В делах его журнальных,
Был ему верный почтальон
Стихов его опальных.
Был предан он, как верный пёс,
Он жил его стихами,
И на руках поэта нёс,
Когда поэт был ранен.
Он был за мать и за отца.
Когда стоял у гроба,
Себя винил лишь без конца:
Ну почему не оба?
И встал Никита на возок,
Главой прижавшись к гробу,
Молясь, будто на образок,
Всю длинную дорогу,
Не чуя ног, не чуя рук,
Трескучего мороза…
Умолкла лира сразу, вдруг,
Осталась жизни проза.
Потом не помнил он и сам,
Как душу там не отдал,
Когда, давая течь слезам,
Он гроб поэта обнял:
«Прости меня, не уберёг
Тебя, растяпа старый!
Не смог ведь, не предостерёг
От злой судьбы удара…
Ведь говорил тебе: не верь
Вертлявым иноземцам!
Ну как же жить-то нам теперь,
Как, без души и сердца?!»
Его могилу окружал
Вниманьем лишь Никита,
Ведь годы долгие лежал
Поэт, семьёй забытый.
Едва Никита лишь узнал,
Что та приедет вскоре,
Он первым был, кто показал
Могилу в Святогорье.
По смерти Пушкина просил,
Чтоб взяли хоть рассыльным,
Ведь он стихи его носил,
Когда поэт был ссыльным.
Он постарел, но, став седым,
Свои преклонны лета
Делил по-прежнему лишь с ним:
Возил стихи поэта.
Сам перевёз тираж
Собранья сочинений
И книги Пушкина, как страж,
Во псковское именье.
Так довелось ему служить
Семнадцать зим и лето.
Он попросил похоронить
Себя у ног поэта.
«Памяти Пушкина». Поэма
ПРЕДИСЛОВИЕ
Гений слова! Кто ж не ахнет,
Зачитавшись до утра?!
Дал понять, как «Русью пахнет»,
Пушкин росчерком пера.
Он писал высоким слогом,
Мужика он мог понять
И одним лишь только словом
Душу русскую объять.
Оттого-то он и гений,
Что народным языком
Не гнушался в дни гонений, —
Тем, родным, что всем знаком.
Он, потомок эфиопа,
Урождённый Ганнибал,
Доказал, что не Европа
Для поэта идеал.
Наша матушка-Россия
Так, брат, чудно хороша,
Что, наверно б, сам мессия
Любовался, чуть дыша.
Так ликуй, душа, с поэтом,
Пушкин – наш, ура, виват!
Не принять нелепость эту:
Он убит. Кто виноват?
Сказок мы читать не будем
И отложим чудеса,
Лишь на миг давай разбудим
Той эпохи голоса.
ПРЕДСКАЗАНИЕ
Так гадалка нагадала
В ночку тёмную одну:
«Снег, залитый кровью алой…
А умрёшь через жену.
Одного остерегайся:
Белокур он и высок,
На него не полагайся —
Может выстрелить в висок».
Пушкин сам искал с ним встречи,
Чтобы этот человек
Своей пулей иль картечью
Завершил поэта век.
Оттого он и метался:
Карты, девки и вино.
От судьбы не укрывался —
Знал, погибнет всё равно.
ЦАРСКОЕ СЕЛО
Родился… И в завитушках,
Что украсили чело,
Александр Сергеич Пушкин
Едет в Царское Село.
Там, в лицее, юный гений,
Обуздав наук гранит,
Как потом его Евгений,
Воспевал красу ланит.
Полный юного восторга
Перед женской красотой,
Он в пылу любовных оргий
Преклонялся перед той.
Позже вспомнит, как сонеты
Ей в восторге посвящал,
Как, гонимый страстью этой,
Керн под Пасху навещал.
В жилах кровь его вскипела,
Позабыт старик Дидро,
И в руке его запело
Богом данное перо.
Упоительные годы:
Спор за чаркой до утра.
К девкам тайные походы…
Что за чудная пора!
Часть друзей из юных бестий
В декабристы занесло.
И теперь не вспомнит Пестель
С другом Царское Село.
Муз лицейских дух отныне
Сохраним, дружище Корф!
Уз меж нами не разнимет
Всемогущий Бенкендорф!
Вольнодумства дух опасный
Взбудоражит их умы —
От идеи той прекрасной
Путь недолог до тюрьмы.
Часть когорты этой братской
Царь однажды упразднит:
Он на площади Сенатской
Пятерых из них казнит.
Только Пушкина Державин,
«В гроб сходя, благословил»,
И перо его направил
За сиянием светил.
ВОЙНА 1812 ГОДА
В год 12-й и страшный,
По стеченью звёздных карт,
Вторгся к нам бравурным маршем
В треуголке Бонапарт.
Когда кровь лилась рекою,
Воевал и стар и мал,
Пушкин страстною строкою
Дух Отчизне подымал.
Поздно поняли французы,
Что Москвы им не видать:
Разгромил войска Кутузов,
Сохранил Россию-мать!
Всё, виват, ура без меры!
Труб победных сладкий глас!
Пушкин позже Беранжеру
То припомнит, и не раз!
А когда умолкли пушки,
То, оправившись от ран,
Поняла Отчизна: Пушкин —
Поэтический титан!
После тягостной утраты
Пятерых лицейских лир
Пушкин первым по этапу
Шлёт послание в Сибирь.
Чудо это происходит:
В пересыльческий острог
Через сотни рук доходит
Дух его высоких строк.
Захлестнул тогда Россию
Поэтический поток.
Сделал власть пред ним бессильной
Пушкин – гений и пророк.
Что Отечеству пророки?
Нам ли этого не знать?
За пророческие строки
Можем гения распять!
Нет бы, дать глоток свободы,
Чтобы вольно мог творить.
И отправить бы на воды…
Дар его боготворить?!
Допустить возможно ль это?
Вскрыв поэта личный ларь,
Строгим цензором поэта
Стал российский государь.
Как писать по вдохновенью,
Когда грудь теснит восторг,
А по царскому веленью
За него назначен торг?
ПУТЕШЕСТВИЕ В АРЗРУМ
На Кавказ, к его стремнинам,
Где поток несётся вниз!
Но и здесь, как на равнине,
Дух его взлетает ввысь!
Пушкин здесь. Накинув бурку,
С острой саблей наголо,
Оседлав коня, на турков
Мчит в дыму, где всё бело.
Вот леченье от столицы,
Гнусных сплетен и интриг,
Когда враг навстречу мчится,
Приближая смертный миг!
…Но рождён был для другого
Дар его и его ум,
Он храним был, видно, Богом
В путешествии в Арзрум.
НАТАЛИ
Покорён и очарован,
При мерцании свечей
Он с мадонны – Гончаровой —
Не сводил своих очей.
Натали послало небо.
«Гений чистой красоты»
Всюду с ним, где б Пушкин не был,
Пополам деля версты.
Лишь жене поэт признался,
Что неверен был порой,
Что нередко увлекался
Чувств неверною игрой.
Но поэту всё простилось:
Где, когда и с кем он спал…
Натали перекрестилась
И поехала на бал.
Здесь «успехи в вихре света»
Близорукой Натали
Страстной ревности поэта
Пыл умерить не могли.
ССЫЛКА В МИХАЙЛОВСКОЕ
И в Михайловском, в деревне,
Под Арины говорком,
Он под сказку о царевне
Засыпает вечерком.
Когда в небе редка просинь,
Нудный дождь в окно стучит,
Лишь чернил поэт попросит
И строчит, строчит, строчит.
Здесь есть всё, что сердцу мило,
И слагаются тотчас
Сказки, где Руслан с Людмилой
Разлучаются сейчас.
Бродит кот у Лукоморья,
Цепь гремит на дубе том…
Спит поэт в тиши подворья,
В сказке он, а жизнь – потом.
Месяц, два меж тем проходят,
Холод гонит со двора,
Ссылки срок к концу подходит,
В Петербург ему пора.
ПЕТЕРБУРГ
Воздух северной столицы,
Раут, бал и маскарад…
Был бы рад там очутиться
Гость любой, но он – не рад.
Честь его была задета,
Царь – великий командир —
Бросил гордому поэту
Камер-юнкера мундир.
Суждено теперь иное —
При дворе ему бывать
И с красавицей женою
Сплетням поводы давать.
Царь, однако, сам, каналья,
Был Натальей покорён,
На ушко шептал на бале:
«Туалет ваш недурён!
Так же плечи, грудь и ножки…
Продолжать et cetera?
Как блестят у вас серёжки —
Подарил поэт вчера?»
Кровь поэта закипела,
Как же так, сам государь.
Натали, казалось, млела,
Ревновал поэт-бунтарь.
«Это он! Высок и строен…
Да к тому ж ещё блондин,
И жену увлечь настроен,
Всё сошлось. Один в один!
Наконец-то всё открылось!
Я же подданный его…
Но, похоже, не укрылась
Моя ревность от него.
А они? Всё видят, знают
И смеются надо мной!
Как они меня терзают,
Невдомёк лишь ей одной!»
Свет, холодный и надменный,
Глаз с поэта не сводил,
На Наталью ж непременно
Он лорнеты наводил.
Но поклонников Натальи
Длинен список послужной.
И Дантес туда ж, каналья,
Так и вьётся за женой!
ГЕККЕРН
Тут же Геккерн, старый сводник,
С позволения сказать.
Сей посланник, греховодник,
Начал сына ревновать.
Не отцовскою любовью
Старичок любил его,
Призывая к изголовью…
(Догадались для чего?)
Из Голландии сей странник
Эту страсть с собой привёз.
Не лишён был сей посланник
Голубых полночных грёз.
Слыл он грязным письмоносцем:
Написав их штучек семь,
Он поэта рогоносцем
Обозвал в посланье сем.
«Наконец нашёлся повод!
Я его не упущу!
Разве честь – это не довод?
За неё я отомщу!
Не стреляться ж с государем,
У поэта нету прав,
Но Дантесу буду вправе
Показать свой гордый нрав!»
ВЫЗОВ НА ДУЭЛЬ
Чтоб жену не оболгали —
А француз поставил цель, —
Не терпеть же это дале:
Выход есть один – дуэль.
Зажужжал весь светский улей,
Получив такую весть,
И осталось только пулей
Возвратить поэту честь!
ДУЭЛЬ
Но отвёл его от мести
Сам Господь своей рукой:
«Пал поэт – невольник чести,
Конец ознакомительного фрагмента.