Дорогие участники нашего сообщества!
Если вы любите Пушкина, то вам должно быть известно это имя: Валентин Семенович Непомнящий.
Уже несколько лет у В.С. Непомнящего проблемы со здоровьем – депрессия, бессонница, утомляемость - результат напряженной интеллектуальной работы, по мнению врачей. Непомнящий написал однажды, что русский человек по природе склонен работать не за деньги а за идею / «На фоне Пушкина»,1 том/. И сам Валентин Семенович, как представитель этого типа настоящего русского человека, отдавая всю свою жизнь делу русской литературы, не заработал и не накопил на черный день.
Сейчас его семья нуждается в средствах для лечения и медикаментов для Валентина Семеновича. Обращаемся ко всем людям, кому дорога русская культура и соработники ее, помочь материально семье Непомнящего, пожертвовав на их целевой счет любую сумму. Поверьте, это тот случай, когда жертва эта необходима не только его семье, но и всем нам, читающим книги В.С Непомнящнего, питающимися его высокими открытиями литературного и антропологического плана.
Короткая справка: Валенти́н Семёнович Непо́мнящий (род. 9 мая 1934 г. Ленинград) — российский литературовед.
Писатель, доктор филологических наук, заведующий сектором изучения Пушкина. председатель Пушкинской комиссии Института мировой литературы Российской Академии наук (ИМЛИ РАН). Один из ведущих отечественных исследователей творчества Пушкина (первая работа о Пушкине опубликована в 1962 году), автор книг "Поэзия и судьба" (М. 1983, 1987, 1999 ) и "Пушкин. Русская картина мира" (М. 1999; удостоена Государственной премии Российской Федерации).
Для пожертвований:
Карта Сбербанка России: 67619600 0081426174
Указать: На лечение Валентина Семеновича Непомнящего
Средь неведомых равнин
(Смысл и значение сцены «Равнина близ Новгорода-Северского»
в трагедии А.С. Пушкина «Борис Годунов»)
Пушкинские простота и прозрачность изложения обманчивы. Каждая, казалось бы, ясная, как день, сцена требует погружения в нее и додумывания, анализа поведения героев и их мотивов. И тогда внезапно читателю открываются такие потаенные смыслы, что от них захватывает дух! Не составляет исключения и сцена XVI - «Равнина близ Новгорода-Северского» из трагедии «Борис Годунов».
Эта сцена с давних пор упоминается комментаторами вскользь, в качестве «иллюстративной», хотя по сути своей она исполнена глубочайших смыслов. Обратимся вкратце к истории ее освещения в отечественном литературоведении. В советском литературоведении этой сцене не уделяется практически никакого внимания, а редкие упоминания о ней квалифицируют ее в качестве чисто иллюстративной, в иностранные начальники показаны в самом нелепо-шутовском виде . Именно так писали о сцене XVI в «раннесоветские» времена Д. Благой и С. Бонди, а уже в наши дни Е. Эткинд и Л. Лотман. Эткинд вообще писал о «балаганном» характере этой сцены, а Л. Лотман узрела в ней пародию на « вавилонское столпотворение» и «образ грубой прозы войны». Пишет о «комизме» батальной сцены и современный канадский филолог Д. Клэйтон.
Нет, сцена и впрямь получилась зрелищной, кинематографичной: напряжение боя достигает предела. Желающих воевать с «русским царевичем» немного, царские войска бегут, не обращая внимания на иностранных военспецов-командиров, русские ратники в раздражении передразнивают их.
Вид бегущего на тебя в панике войска, как говорят сведущие люди, картина не для слабонервных. Тут легко самому поддаться уступить искушению пуститься наутек, а надобно стоять и сражаться, рискуя быть опрокинутым своими же.
В общем, совершенно непонятно вообще, что «балаганного» в сцене « Равнина близ Новгорода-Северского»? То, что один капитан - Маржерет - говорит по-французски, а другой – Розен - по-немецки, т.е. каждый на своем родном языке? Но в том нет ничего удивительного: оба они – европейцы.
То, что два капитана говорят в пьесе не по-русски, есть не что иное, как художественный прием, помогающий, читателю/зрителю нагляднее увидеть ситуацию. Ведь заговори они по-русски, их было бы не отличить - что на сцене, что в тексте - от русских воевод, русских людей. А тут у каждого свой язык, своя манера речи и выражения чувств.
Эта сцена кульминационная, ибо в ней раскрывается весь трагизм положения и сознания русского воина, русского православного человека.
Начинается она так: « Воины (бегут в беспорядке) Беда, беда! Царевич! Ляхи! Вот они! вот они!»
Беда. Царевич. Ляхи.
Один событийный и смысловой ряд. Ключевое, главное слово: «Беда!»
Воины бегут в беспорядке.
Скоро эта беда – лже-царевич и ляхи - войдут в Первопрестольную и явит себя во всей его полноте наказание Господне. Ну и где тут «шутовство» и «балаган»?
Попытаемся войти в положение бегущих и понять их душевное состояние. Все просто и неразрешимо одновременно: с одной стороны, присяга Годунову – законному царю, но цареубийце, с другой - «законнейший» Русский царевич, но идущий на Русь с иноземцами – извечными супостатами - злокозненными ляхами. Уже одно это вносит в сознание «когнитивный диссонанс». Русь и законный царь-святоубийца по одну сторону, «законнейший царь» в союзе с врагами Руси - по другую. И выбор между ними православный воин должен делать здесь и сейчас: не на завалинке, а сражаясь.
Страшно идти против Русского царевича – «грех велий», но он ведет с собой на Русь полки еретиков – «воинов антихристовых».
Страшно и защищать царя-«святоубивца» - «велий грех», но долг требует защищать Русь от иноземцев. И не просто от иноземцев, а от еретиков, «антихристов»! Защищать веру православную.
Вот такая напасть!
Что делать православным?
Нет «лучшего» решения. Оба катастрофичны.
Сам же русский воин отнюдь не труслив. Он Бога боится. Боится согрешить против русского царевича – «бича Божия».
Понятия Отечества и Царя, доселе нераздельные, теперь расходятся. Триада «Вера-Царь-Отечество» дала трещину и распадается. Так начинается народная трагедия, точнее, одна из ее ипостасей. И в том один из глубочайших смыслов пушкинского «Бориса Годунова».
Но вернемся на поле битвы под Новгород-Северский, в которой участвуют иностранные наемники под командой двух капитанов – Ж. Маржерета и В. Розена. Нравственно-религиозная проблема, возникшая у русских воинов, совершенно не стоит перед двумя иноземцами, честно и добросовестно выполняющими свои профессиональные обязанности. Воевать – работа этих поневоле странствующих рыцарей, их профессия и призвание. Их честь – верность. Верность тому, с кем заключен у них «трудовой договор», «контракт», т.е. нанимателю.
А посему вид бегущих ратников, не желающих выполнять свои прямые обязанности, двум капитанам отвратителен. «Канальи! Сброд! Сволочь!» - Маржерет не слишком щепетилен в выборе речевых оборотов. Однако Маржерет не просто бранится, он единственный в сцене, кто поминает по имени дьявола, и кто называет дьяволом Самозванца.
Иностранцы в сцене - это художественный прием, с помощью которого возникает дополнительная возможность взглянуть на ситуацию и на русского человека со стороны, извне. Оптика Пушкина такова, что предмет рассматривается одновременно с нескольких позиций, в ходе чего происходит наложение одного видения ситуации на другое. Этим достигается объективность взгляда на происходящее. Пушкин никогда не «болеет» за какую-то одну из противоборствующих сторон; он всегда над схваткой и стремится показать правду и неправду обеих сторон.
Два мира, два понимания долга. Но для русского воина – религиозно-нравственный выбор трагичен и мучителен, для иностранца его не существует вовсе.
В этой сцене помимо прочего звучит мотив противопоставления западноевропейского наемнического воинства с его кодексом служения («верность тому, кто платит - от сих до сих – в соответствии с условиями контракта», где духу отводится место на периферии сознания) служивому русскому воинству, которое без Царя и твёрдой веры воевать нормально попросту не умеет и не может.
Так вырастает в сцене мистическая фигура русского Царя – хранителя и защитника веры, основы царства-государства.
Пушкин рисует поразительную картину: Россия и Запад смотрят друг другу в глаза и без обиняков говорят о друг о друге то, что думают. Для русских Маржерет - «лягушка заморская», «квакающая» на Русского царевича, «басурман», не вмещающий в себя смысла и трагизма сложившейся для православного русского человека ситуации. Каждая из сторон достойна сочувствия, каждая достойна порицания. Тут нет правых. Налицо два разных мира и вместе им не сойтись. Но если русский всегда поймет Маржерета и Розена, то иностранцы русских – едва ли. Иноземцы попросту не дают себе труда задуматься о поведении «этих странных русских».
Как бы то ни было, а два странствующих по миру в поисках заработка капитана ведут себя как настоящие мужчины и воины, по-рыцарски: вид бегущего в панике войска не способствует укреплению нервов и поднятию настроения. Возникает соблазн бежать, пришпорив коня, и самим. Но, что мы слышим?
«Тысяча дьяволов! Я не сдвинусь отсюда ни на шаг! – восклицает Маржерет, обращаясь к Розену. - Вино откупорено, его нужно пить!»
Помимо прочего, затронута профессиональная честь и репутация обоих капитанов. Каково будет им смотреть в глаза друг другу, обратившись в бегство, хотя ретирады на войне вещь обычная, а порой и неизбежная. И кто таков в их глазах, для них, «матерых профи», воин-«любитель» Самозванец? «Браток», «бродяга», «хулиган из подворотни», «шпана», вынужденная волею случая «водить полки»! И уступить такому - не уважать себя, тем более, что он сущий головорез, которого непременно следует укоротить. А потому - вперед, марш! А с другой стороны, самозванец сущий «дьявол», как называет его Маржерет, и потому одолеть его дело престижа, самоутверждения, дело чести. Есть отчего прийти в азарт!
«Сейчас мы его сделаем!»
Немногословный и упорный Розен берет инициативу в свои руки («немцы строятся», как гласит пушкинская ремарка): « Hilf Gott !»
Это выражение при всей его элементарности очень трудно перевести на русский язык, сохранив при этом его энергетику, и отчасти даже смысл. Дословно: «Боже, помоги!» Однако по-немецки это звучит резче и суровее, и адресатом его является не столько Господь, сколько сам немец. Это не только обращение к Богу, но и приказ себе самому, суровое присловие, а не мольба о помощи. Дежурный «лозунг-девиз». Показательно, что Розен единственный в сцене, кто призывает на помощь имя Божье. И добивается успеха! Ибо бороться человекам с дьяволом без помощи Божьей невозможно.
Подводя итоги, можно с полным правом сказать, что в сцене «Равнина близ Новгорода-Северского» Пушкин раскрыл фундаментальную роль фигуры православного царя в религиозно-политическом сознании русского народа, показав, что любые сомнения в истинности самодержца ведут к кровавой смуте.
Одновременно Пушкин с предельной ясностью изобразил коренные различия в мировосприятии и мировоззрении православного русского человека и западного иноверца, показал противостоящие друг другу духовные ценности России и Запада, выявив одновременно катастрофическую матрицу Смуты.
http://www.km.ru/v-rossii/2017/04/…
Фёдор Иванович Толстой.
Портрет работы неизвестного художника
Граф Фёдор Иванович Толстой-Американец (1782−1846) — анфан-терибль русской аристократии первой половины XIX века.
Отличался необыкновенным темпераментом, прославился картёжным азартом, пристрастием к дуэлям (бретёрством) и путешествием в Америку (откуда и прозвище). Был знаком со многими знаменитыми авторами своей эпохи, послужил прототипом персонажей «Горя от ума» и «Евгения Онегина ».
Современники о Толстом-Американце
писатель и критик
«Умён он был, как демон, и удивительно красноречив. Он любил софизмы и парадоксы, и с ним трудно было спорить. Впрочем, он был, как говорится, добрый малый, для друга готов был на всё, охотно помогал приятелям, но и друзьям, и приятелям не советовал играть с ним в карты, говоря откровенно, что в игре, как в сраженье, он не знает ни друга, ни брата, и кто хочет перевести его деньги в свой карман, у того и он имеет право выигрывать».
Федор Толстой участвовал в кругосветном путешествии Ивана Крузенштерна. Каким образом Толстой, не служивший на флоте, попал на корабль, неизвестно. По одной версии он выдал себя за своего двоюродного брата-тёзку, который числился в составе экипажа, но не желал плыть, так как страдал морской болезнью. Таким образом Толстой ловко избежал очередного наказания в Преображенском полку.
Однажды Толстой напоил бортового священника, и, когда тот лежал мертвецки пьяный, припечатал его бороду к палубе. Пришедшего в себя священника Толстой напугал, сказав, что печать казённая и ломать её нельзя. Бороду пришлось отрезать.
В другой раз Толстой прокрался в каюту Крузенштерна с любимцем команды, ручным орангутаном, которого Толстой купил во время одной из остановок на островах в Тихом океане. Там он научил обезьяну, как заливать чернилами бумагу. Затем он оставил орангутана в каюте одного, а тот стал подражать Толстому на тетрадях капитана. Когда Крузенштерн вернулся, все его записи оказались уже уничтожены.
В конце концов, Крузенштерн потерял терпение и высадил нелюбимого пассажира во время остановки «Надежды» на Камчатке.
Во время пребывания Толстого на Аляске (по другим данным — ещё в дни остановки на Маркизах), его тело украсили татуировками, которые он позже с гордостью демонстрировал любопытствующим.
Орангутанга высадили вместе с Толстым, что впоследствии дало повод многочисленным сплетням в дворянских кругах. Согласно одним из них, Толстой во время своего пребывания на Камчатке с обезьяной сожительствовал, а согласно другим — съел её.
«На одной из станций мы с удивлением увидели вошедшего к нам офицера в Преображенском мундире. Это был граф Ф. И. Толстой […] Он делал путешествие вокруг света с Крузенштерном и Резановым, со всеми перессорился, всех перессорил и как опасный человек был высажен на берег в Камчатке и сухим путём возвращался в Петербург. Чего про него не рассказывали…»
История с отравлением
Многие, вероятно, читали «Моцарта и Сальери» А. Пушкина, но мало, кто знает, что Пушкин писал не маленькую трагедию, а анекдот, рассказанный ему бывшей графиней, пенсионером союзного значения, советником наркома внутренних дел СССР Анной Федотовной ***. Фабула его такова.
Однажды секретарь Союза композиторов СССР А. Сальери пригласил своего приятеля Моцарта отобедать в ресторане Центрального дома композиторов, где он угостил своего друга присланным ему из Австрии вином. Во время обеда к ним за столик подсел молодой и подававший надежды композитор Арам Хачатурян – автор посвященного С. Буденному – чемпиону 1-й Конной армии по стоклеточным шашкам - «Танца с шашками».
Вино, присланное Сальери, оказалось контрафактным, в результате чего на следующий день композитор Хачатурян обратился за медицинской помощью, а в интервью «Армянскому радио» заявил, что Сальери отравил не только его, но и Моцарта.
Москву мигом облетел тревожный слух, дошедший до ушей товарища Сталина, велевшего своему железному наркому Л. Берии «разобраться и доложить». Выяснению всех обстоятельств дела мешало то, что на следующий день после товарищеского ужина Секретарь Союза композиторов Сальери самовольно покинул пределы СССР, улетев на стажировку в Вену, а Моцарт, не предупредив о том руководство Союза композиторов, – в Сибирь для чтения лекций о новейших тенденциях в советском музыкальном искусстве по комсомольской линии.
Прознав об этой истории, Пушкин написал маленькую «комидию» «Моцарт и Сальери», а композитор Даргомыжский переложил ее на музыку, восприняв как маленькую, но оптимистическую трагедию. Потом еще долго приятели Пушкина Моцарт и Сальери смеялись над этой забавной вещицей. Оперу же члена Союза композиторов А. Даргомыжского его начальник Сальери воспринял как клевету и инспирировал публикацию разгромной рецензии в газете «Правда», вышедшей за подписью своего ученика Бетховена. Сам Бетховен ее не слышал, поскольку в день премьеры оперы находился в командировке в г. Париже, где сдавал тов. Н.К. Бонапарту написанную по хоздоговору Третью симфонию .
После прочтения рецензии композитор Даргомыжский осознал свою политическую ошибку и подвергнув себя острой и принципиальной самокритике, взялся за сочинение комической оперы «Яд Изоры», однако завершить ее так и не смог.
Композитор А. Хачатурян имел беседу с нарком внутренних дел Л. Берией и после чистосердечного признания дал слово написать балет «Динамо» - о ярких достижениях одноименного спортивного общества, состоявшего на балансе наркомата внутренних дел.
Во избежание рецидива отравления тт. Моцарта и Сальери контрафактом, товарищ Сталин распорядился регулярно посылать секретарю Союза композиторов СССР А. Сальери свое любимое «Кахетинское № 8».
«Моцарты и Сальери нам нужны!» - не раз говаривал вождь и цитировал при этом Пушкина.
Власть поет самозванцу анафему, а народ не верит
Пушкин детально проанализировал для нас все внутренние мотивы, приведшие народ к мятежу и братоубийственной войне, и показал, что в критические моменты истории народ по сути оказывается перед одним и тем же выбором: жить по заповедям или прельститься мятежным словом.
У Пушкина нет проходных персонажей: каждый из них несет свою смысловую нагрузку. А посему произведения поэта следует читать исключительно внимательно, буквально с карандашом в руке. В результате персонажи, кажущиеся проходными и иллюстративными, приобретают огромную значимость. Не составляет исключения в этом ряду и Юродивый Николка из «Бориса Годунова».
«Тема юродивого», хорошо знакомая нам с детства, в отечественном литературоведении считается давно исчерпанной. Блаженного Христа ради Николку представляли и до сих пор представляют в качестве «прямого выразителя “народного мнения”», «представителя демократической массы», «народного трибуна и обличителя царя». Кое-кто полагал, что Пушкин ввел Юродивого в свою трагедию просто потому, что вычитал о нем у Карамзина.
Против истолкования роли Юродивого как выразителя «мнения народного» выступил в 1977 году критик Ст. Рассадин. давший свою, «революционную» по-своему, интерпретацию образа Николки. «Юpодивый – не голос, не “pупоp” наpода (и тем более автоpа) <. > Он не символ, не функция, не аллегоpия, он настоящий юpодивый, дуpачок Hиколка, дикий и нелепый <. > В темной голове дуpачка – туман, обpывки того, что помнит наpод, но никакой системы».
Получалось, что Пушкин вывел в пьесе «умственно отсталого» Николку исключительно из авторской прихоти, в качестве проходного персонажа, живой иллюстрации невесть чего. Странно, что Юродивый не стал у советских литературоведов прообразом «лишнего человека»!
Брови царь нахмуря,
Говорил: "Вчера
Повалила буря
Памятник Петра".
Тот перепугался.
"Я не знал. Ужель?" -
Царь расхохотался:
"Первый, брат, апрель!"
А. С. Пушкин. 1825 г.
А вот исторический анекдот по этому же поводу:
— Какой это у вас порядок? — сказал как-то Александр I коменданту Петербурга П. Я. Башуцкому. — Где монумент Петру Великому?
— На Сенатской площади, Ваше Величество.
— Был да сплыл! Ночью украли!
Башуцкий, бледный, уехал. Возвращается веселый и под всеобщий смех присутствующих докладывает:
— Успокойтесь, Ваше Величество. Монумент целехонек, на месте стоит! А чтобы чего не случилось, я приказал к нему поставить часового.
— 1-е апреля, любезнейший, 1-е апреля, — сказал Александр.
Через год ночью Башуцкий разбудил императора:
— Пожар, Ваше Величество!
Александр вскочил и вышел на балкон. Огня нигде не видно, возле дворца все спокойно.
— А где пожар?
— 1-е апреля, Ваше Величество, 1-е апреля.
Император грустно посмотрел на Башуцкого и сказал:
— Дурак, любезнейший, и это уже не 1-е апреля, а сущая правда.
В исходной записи есть ещё анекдоты эпохи Александра Первого. но уже без Пушкина.