Художник Юрий Чистяков.
История одной встречи, или Вариации на тему «Юбилейного» Владимира Маяковского (1924 г.).
Славьте меня!
Я великим не чета.
Я над всем, что сделано,
Ставлю «nihil».
В. Маяковский
Москва. Тверской бульвар. Памятник Пушкину.
«Поэт, не дорожи любовию народной» … Трах-бах-тарарах!
- Александр Сергеич, разрешите представиться: Маяковский. Поэт. Дайте руку!
На грохочущем фаэтоне, глаза – извергающие плазму Везувии, рот - корыто – Владимир Маяковский въезжает на русский Парнас. А вы что хотели? Чтоб он, извинившись, тихонько протиснулся и стал в отдалении? Поэт – человек слова. Слово – и есть поступок поэта.
Нынче
наши перья –
штык
да зубья вил, -
битвы революций
посерьезнее «Полтавы»,
и любовь
пограндиознее
онегинской любви.
Ко времени пришествия революции Маяковский – единственный из всех стихотворцев – был ее готовым, состоявшимся поэтом. «На-до-е-ло!» - потрясая кулачищами, кривляясь и гримасничая, новый поэт новой России смачно плюет на красивые – утонченность и глянец – обложки книг, с любовью расставленные на полке. Русская классическая литература. За что?
- За что? А где вы были, господа писателишки и поэты – розы-мимозы, когда народ страдал? Хлеб, который вы кушали за обедом, не казался вам соленым – от слез, от пота, - больше от слез? Где вы были? А-а-а, вы хотели сохранить душу целой, ждали второго пришествия Христа… А получили – Страшный суд!
Граждане, за ружья!
К оружию, граждане!
Полка взрывается, испуганные фолианты разлетаются в пух и прах – под свист и улюлюканье толпы. Александр Сергеевич с грустной улыбкой взирает со своего пьедестала на беснующийся, вихляющийся народ: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» … Вдруг он теряет точку опоры…
Вот они рядом, Пушкин и Маяковский. Певец свободы и ее горлопан. Небо и земля. Где ж горизонт? «Я себя под Пушкиным чищу», - мог бы сказать Маяковский в этот момент. Но – не сказал.
Вред – мечта,
и бесполезно грезить,
Надо
весть
служебную нуду.
Господи, кого он пытается обмануть? Себя?
Поэт – ребенок. Он не может лгать. Просто не умеет. Издерганный, испорченный, но все же ребенок. Вволю набесившись, истоптав клумбу с дивными цветами (не им и посаженными), оторвав крылья у бабочки, изломав хрупкие ветви невинного кустика, он сядет здесь же, на месте преступления, и горько заплачет… о себе: "Все вы на бабочку поэтиного сердца взгромоздитесь…» А бабочка-то без крыльев, Владимир Владимирович, ей больно. Ах, вам тоже? Так что ж вы…
Нами
лирика
в штыки
неоднократно
атакована,
Ищем речи,
точной
и нагой.
Но поэзия –
пресволочнейшая штуковина
существует –
и ни в зуб ногой.
…Было всякое:
и под окном стояние,
письма,
тряски нервное желе.
Вот
когда
и горевать не в состоянии –
это,
Александр Сергеич,
много тяжелей.
«Я вас любил. Любовь, еще, быть может, в душе моей угасла не совсем»…
- Да что вы там бормочете, Пушкин. Какая любовь? Слюни, сопли, стыдно! Оглянитесь кругом – красные знамена - черные тужурки, красная кровь – черная смерть, красное пламя – черные вороны!»
- Кто плачет? Пушкин, ну зачем вы? Не надо. Это ж библейский герой, сказка, легенда. Он высох весь, ему не больно. А, вам больно? Понимаю…
- Знаете, Пушкин, а я ведь тоже… любил, страдал, и цветы… не верите? Думаете – кривляюсь? Извиваюсь как червь, – мне больно. Ору, - чтоб не видели слез. Скажут – слякоть. Хохочу, - чтоб не разрыдаться. Зачем? А кто будет строить новую Россию, светлое завтра? Кто вычистит нутро революции? Выведет грязные пятна на чистых одеждах истории?
Чересчур
страна моя
поэтами нища.
От зевоты
скулы
разворачивает аж!
… Я бы
и агитки
вам доверить мог.
Раз бы показал:
вот так, мол,
и так-то…
Вы б смогли –
у вас хороший сло г.
- Не хотите? И не надо. Я б и сам… если б не наступил на горло собственной песне… Осуждаете? Спасибо.
Может,
я один
действительно жалею,
что сегодня
нету вас в живых.
«Пора, мой друг, пора. Покоя сердце просит…»
- Господин Пушкин, куда же вы? А я? Я не хочу … здесь – страшно. А впрочем… Держите руку, давайте помогу. Незачем вам на этой грязной земле…
Ну, пора:
рассвет
лучища выкатил.
Как бы
милиционер
разыскивать не стал.
На Тверском бульваре
очень к вам привыкли.
Ну, давайте
подсажу
на пьедестал.
- Спасибо! Господин Пушкин, вы слышите? Спа-си-бо!
Насвистывая, Маяковский уходит. Начинается новый – революционный – день.