Поэзия А.С. Пушкина
Обновление темы Отечественной войны, новый ее поворот на-чинается с Пушкина.
В юношеских своих стихотворениях Пушкин еще во многом следует традиции, своим знаменитым предшественникам -- в осо-бенности Державину, чья тяжелая лира слышится и в «Воспомина-ниях в Царском Селе», и в стихотворениях тех же лицейских лет: «На возвращение государя императора из Парижа в 1815 году» и «Наполеон на Эльбе».
В 1815 году Пушкин написал стихотворение «Наполеон на Эльбе», где свергнутый император был представлен та-ким же исчадием ада, коварным и безжалостным злодеем, каким рисовали его и многие верноподданные стихотворцы. А спустя шесть лет в оде «Наполеон» он создал такой многогранный и проникновенный образ, дал такой анализ проти-воречий в личности и деятельности французского императо-ра, что и по сей день историки находят в ее строфах самые глубокие и точные из всех написанных о нем слов.
В стихотворении «Наполеон» (1821) поэт выходит далеко за пределы традиции как чисто поэтической, так и той, что существовала в осмыслении исторического опыта, связанного с Отечественной войной. Решительно отойдя от привычных предста-влений об Отечественной войне как о явлении только националь-ном, Пушкин впервые в русской поэзии поднимается до осмысле-ния ее в контексте реальной истории Европы, в контексте тех грандиозных политических потрясений, начало которым положила Великая французская революция.
Принципиальным художественным открытием Пушкина в этом стихотворении стал образ Наполеона. Низринутый с вер-шин, на которые его вознес его гений, и завершивший свой земной путь в мрачном изгнании, Наполеон видится теперь поэту не толь-ко в ослепительном блеске былой славы, не только как «грозный бич вселенной», но как великая и в сущности своей глубоко траги-ческая фигура, чья трагедия состоит прежде всего в том, что он предал лучшие идеалы человечества, лучшие его надежды, исполне-ние которых зависело именно от него, гения, рожденного и возне-сенного революцией.
Когда на площади мятежной
Во прахе царский труп лежал
И день великий, неизбежный --
Свободы яркий день вставал,--
Тогда в волненье бурь народных
Предвидя чудный свой удел,
В его надеждах благородных
Ты человечество презрел.
И обновленного народа
Ты буйность юную смирил,
Вдруг онемев, лишилась сил.
Именно в этом видит поэт самое тяжкое и самое роковое пре-ступление Наполеона, преступление, с которого и началось пусть еще не близкое, но уже предопределенное и неотвратимое падение узурпатора. Это был очень важный акцент, важный поворот темы, потому что сама победа русского народа над Наполеоном при-обретала теперь и совершенно иной масштаб, и совершенно новый исторический смысл, представая не только как победа над завоева-телем, но и как победа над тираном, «похитителем свободы». По-этому, клеймя тирана, Пушкин воздает ему и хвалу за то, что
он русскому народу
Высокий жребий указал,
И миру вечную свободу
Из мрака ссылки завещал.
В словах «высокий жребий» заключался не только тот оче-видный смысл, что русский народ был главной силой, сокрушив-шей всеевропейское владычество Наполеона, но и -- в особенно-сти -- тот, что в ходе титанической борьбы с вражеским наше-ствием русский народ впервые осознал свое право на социальную свободу. Пять лет спустя об этом со всею определенностью заявит Николаю I декабрист А. А. Бестужев. «Наполеон вторгся в Рос-сию, и тогда-то народ русский впервые ощутил свою силу, -- напи-шет он в своем письме к царю из Петропавловской крепости,-- тогда-то пробудилось во всех сердцах чувство независимости, сперва политической, а впоследствии и народной. Вот начало сво-бодомыслия в России. Еще война длилась, когда ратники, возвратясь в домы, первые разнесли ропот в классе народа. „Мы проли-вали кровь, -- говорили они, -- а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят гос-пода". Тогда-то стали говорить военные: „Для того ль освободи-ли мы Европу, чтобы наложить ее цепи на себя? Для того ль дали конституцию Франции, чтобы не сметь говорить о ней, и купили кровью первенство между народами, чтобы нас унижали дома?"»
Как справедливо заметил Б. В. Томашевский, «размышления Пушкина о войне 1812 г. никогда не были ретроспективными су-ждениями историка, это всегда -- отклики на запросы современно-сти». Особенно характерны в этом отношении произведения Пушкина 1830-х годов: стихотворения «Перед гробницею святой» и «Полководец», и прозаический этюд «Рославлев».
Стихотворение «Перед гробницею святой» было написано в 1831 г. когда в связи с польским "восстанием в Европе, и прежде всего во Франции, стали раздаваться призывы к новому походу на Россию. В стихотворении, как и в двух других, относящихся к это-му же времени («Клеветникам России» и «Бородинская годов-щина»), поэт напоминает о славе русского оружия, о народной вой-не, которую неизбежно встретит любой завоеватель, как встретил ее некогда Наполеон.
Клеветникам России, ее заклятым врагам, замышляющим новый крестовый поход на нее, поэт бросает гордый вызов:
Так высылайте ж нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
В 1835 г. Пушкин пишет стихотворение «Полководец», стихо-творение, замечательное не только тем, что в нем воссоздан выра-зительнейший портрет выдающегося полководца -- Барклая де Толли, но и тем, что, раскрывая неоценимые заслуги Барклая перед Отечеством, печальное величие и драматизм его судьбы, оно, как, впрочем, и все пушкинские произведения об Отечественной войне, резко противостояло официальной точке зрения, которая все содержание великой народной эпопеи сводила лишь к триумфу рус-ского царя.
О вождь несчастливый. Суров был жребий твой:
Все в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой,
И, в имени твоем звук чуждый не взлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою.
Командующий русской армией Барклай де Толли, осуществляя «замысел, обдуман-ный глубоко», упорно уклонялся от генерального сражения и вынуждал противника продвигаться в глубь бескрайних русских просторов. С каждым приказом об отступлении в стране нарастало недовольство. Причины его были, конеч-но, многообразны. Помещичьи круги опасались, не поколеб-лет ли вторжение Наполеона феодально-абсолютистские по-рядки, не станет ли он на занятых французами территориях отменять крепостное право. Широкие массы воспринимали продвижение захватчиков в глубь России как тяжкое национальное унижение.
До поры до времени эти глубинные различия не давали себя знать. Пройдет время, и эти различия выявятся с силой тем большей, чем значительнее была роль крестьян, само-отверженность которых решающим образом повлияла на исход войны. И передовая дворянская интеллигенция бо-лезненно ощутит утрату единства, сплотившего с ней народ в грозную пору двенадцатого года.
Но сейчас это единство казалось незыблемым. Предста-вители всех сословий, охваченные гневом и тревогой, жаж-дали остановить врага. Особенно велико было негодование армии. Барклая до Толли громко обвиняли в трусости и из-мене. Конечно, эти обвинения были глубоко несправедли-вы. Командующий русской армией трезво и правильно оценивал ситуацию.
И долго, укреплен могущим убежденьем,
Ты был неколебим пред общим заблужденьем, --
скажет позднее о тактике Барклая восхищенный Пушкин.
Объясняя эту историческую несправедливость вполне объек-тивными причинами -- недостатком народного доверия к иностран-цу (недостатком совершенно естественным в критический для Оте-чества момент), - Пушкин тем самым подчеркивал именно решаю-щее значение этого доверия в судьбах Отечественной войны. «Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение, -- писал он, пояс-няя смысл «Полководца»,-- один Кутузов мог отдать Москву не-приятелю, один Кутузов мог остаться в этом мудром деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы и выжидая роковой минуты: ибо Кутузов один облечен был в народную дове-ренность, которую так чудно он оправдал!»
14 сентября, в 2 часа дня, взглядам французов, подняв-шихся на Поклонную гору, предстал огромный, блиставший золотом бесчисленных куполов город. Во многие столицы вступала армия Наполеона, но ни одна из них не встретила его так, как Москва. Не было депутации с ключами от Моск-вы и униженных просьб пощадить город.
Нет, не пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Потрясенный император смотрел из окон Кремлевского дворца на море огня, охватившего центр города, Солянку, Замоскворечье. «Какое страшное зрелище! Это они сами поджигают. Какая решимость! Какие люди!» -- повторял он.