"Имя Пушкинского Дома в Академии наук!"
Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними — это легкое имя: Пушкин.
Пушкин так легко и весело умел нести свое творческое бремя, несмотря на то, что роль поэта — не легкая и не веселая; она трагическая; Пушкин вел свою роль широким, уверенным и вольным движением, как большой мастер; и, однако, у нас часто сжимается сердце при мысли о Пушкине: праздничное и триумфальное шествие поэта, который не мог мешать внешнему, ибо дело его — внутреннее — культура, — это шествие слишком часто нарушалось мрачным вмешательством людей, для которых печной горшок дороже Бога.
А. А. Блок. "О назначении поэта"
(Блок А. А. О назначении поэта // Блок А. А. Собр. соч. В 8-ми тт. Т. 6 )
С утра совершенно неожиданно осознал, что сегодня 215-я годовщина со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина. Ещё вчера я это помнил, но экзамен по истории Древней Греции заставил всё забыть, даже отлично известную дату - 26 мая (6 июня) 1799 года. Забыть о рождении, между прочим, гениального земляка !
Как только вспомнил, в голове стало крутиться послание Александра Александровича Блока Пушкинскому Дому, которое я очень и очень люблю. Думаю, будет не лишним его ещё раз перечитать. Хотя это стихотворение А. А. написал в канун 84-й годовщины смерти А. С. Пушкина (февраль 1921 года), то, как оно написано заставляет меня вспоминать его строки и в день рождения "солнца русской поэзии". Наверное, это происходит потому, что, как мне кажется, блоковское посвящение - блестящий образец живой памяти о Пушкине.
Ксавье де Местр. Пушкин-ребёнок. 1801/1802 год.
Пушкин в юности. Гравюра Е. И. (Г. И.) Гейтмана по рисунку С. Г. Чирикова (?). 1822 год
Александр Сергеевич Пушкин. Автопортрет с подписью.
1829 год (лист, вклеенный в альбом Е. Н. Ушаковой)
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук!
Звук понятный и знакомый,
Не пустой для сердца звук!
Это — звоны ледохода
На торжественной реке,
Перекличка парохода
С пароходом вдалеке.
Это — древний Сфинкс, глядящий
Вслед медлительной волне,
Всадник бронзовый, летящий
На недвижном скакуне.
Наши страстные печали
Над таинственной Невой,
Как мы черный день встречали
Белой ночью огневой.
Что за пламенные дали
Открывала нам река!
Но не эти дни мы звали,
А грядущие века.
Пропуская дней гнетущих
Кратковременный обман,
Прозревали дней грядущих
Сине-розовый туман.
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Не твоих ли звуков сладость
Вдохновляла в те года?
Не твоя ли, Пушкин, радость
Окрыляла нас тогда?
Вот зачем такой знакомый
И родной для сердца звук —
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук.
Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
11 февраля 1921 года
(Блок А. А. Пушкинскому Дому // Блок А. А. Собр. соч. В 8-ми тт. Т. 3 )
Вид на здание Академии наук и здание Кунсткамеры на Университетской набережной Санкт-Петербурга.
Фото 1900-х годов.
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему. -
следует объяснить тем, что во времена Блока, в начале XX века, Пушкинский Дом располагался в здании Академии наук. В здание на набережной Макарова он переехал только в 1927 году.
Вот несколько любопытных материалов, которые мне удалось найти.
Статья Н. С. Авиловой "Последнее стихотворение Блока" - анализ текста "Пушкинскому Дому" (здесь и далее сокращению ([. ]) подвергся только текст стихотворения, так как он приведён выше):
Последнее стихотворение Блока
Блок умер 7 августа 1921 года. Последнее его стихотворение было написано в феврале 1921 года. Это стихотворение «Пушкинскому дому» [. ]
Начало стихотворения – это пушкинский Петербург, прямая перекличка с «Медным всадником» Пушкина, а обращение к Пушкинскому дому – прямая отсылка к Пушкину.
Звук понятный и знакомый,
Не пустой для сердца звук.
Почему не пустой. Потому что Пушкин так много значит для Блока и для Петербурга как города Пушкина и Блока.
Это – звоны ледохода
На торжественной реке.
Ср. у Пушкина в «Медном всаднике»:
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Когда, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.
Это – древний сфинкс, глядящий
Вслед медлительной волне.
Образ сфинкса для Блока – символ Петербурга, стерегущий Неву. У Пушкина в «Медном всаднике» сфинкса нет, а сенат стерегут львы. Там «как живые, стоят два льва сторожевые». Именно с Сенатской площади Блок в последний раз шлет поклон Пушкину, его дому. Но зато у Блока прямая перекличка с пушкинским памятником Петру – медным всадником :
Всадник бронзовый, летящий
На недвижном скакуне.
Обращает на себя внимание этот образ летящего всадника на недвижном скакуне. Вспомним, как у Пушкина:
И, обращен к нему спиною,
Простерши руку в вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Гигант на бронзовом коне.
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?
Далее Блок, будучи коренным петербуржцем, всецело во власти этого города и его белых ночей, погружается в настоящее. Но настоящее обмануло его надежды:
Наши страстные печали
Над таинственной Невой,
Как мы черный день встречали
Белой ночью огневой.
А у Пушкина в «Медном всаднике» белые ночи короткие, благостные, совсем другие:
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла.
Как радужны были надежды Блока, как по-пушкински неистова была жажда счастья и свободы, воплотившаяся в неукротимой и раздольной Неве:
Что за пламенные дали
Открывала нам река!
Но не эти дни мы звали,
А грядущие века!
А надежды были обмануты.
Пропуская дней гнетущих
Кратковременный обман,
Прозревали дней грядущих
Сине-розовый туман.
Что прозревали? На что надеялись? На Пушкина, на воспетую им свободу:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Как установили пушкинисты, это у Блока реминисценция раннего – 1818 года – стихотворения Пушкина, обращенного к Н.Я. Плюсковой, фрейлине императрицы. Собственно, Пушкин пишет об императрице Елизавете Алексеевне, но с течением времени тайная свобода приобрела расширительный смысл, и Блок имеет в виду – через сто лет после этого стихотворения – совсем другую свободу.
В этом стихотворении Блока все – от Пушкина:
Не твоих ли звуков сладость
Вдохновляла в те года?
Не твоя ли, Пушкин, радость
Окрыляла нас тогда?
В какие года? Года надежды, когда он прозревал дней грядущих сине-розовый туман. И постоянное обращение к Неве как символу Петербурга и Пушкина в нем. Нева у него – торжественная река, медлительная волна, таинственная Нев а и, наконец:
Что за пламенные дали
Открывала нам река.
Для Блока имя Пушкинского дома – родной для сердца звук. И этот родной звук – имя Пушкина – сопровождает его в последнем пути, в грядущем закате, который он уже ощущает:
Вот зачем, в часы заката,
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
Последний прощальный поклон Блока Пушкину, его дому. Потому что Пушкин – его всё, его и Петербурга.
(Авилова Н. С. Последнее стихотворение Блока // Русский язык. 2001. № 28 )
Какие дни мы звали?
В последние годы из блоковского послания Пушкинскому Дому нам чаще всего вспоминалась одна строка: "Но не эти дни мы звали. "
[. ]
Когда я учил это стихотворение в школе, оно мне казалось таким ликующим, весенним. О том, что оно написано в самую гибельную пору и для России, и для поэта - об этом не думалось.
Только оказавшись много лет спустя в Петербурге, я вдруг услышал эти стихи совсем по-иному.
До той поры я никогда не был в Пушкинском Доме, и мне представлялась парадная лестница, бесконечная анфилада комнат с книгами в старинных шкафах, шелест рукописей, благоговейная тишина, негасимый свет желтых окон. Как это ни странно, но эти полудетские представления сбылись. В феврале 1996 года я застал именно такой Пушкинский Дом: там даже в гардеробе говорили тихо, почти шепотом. Свет от ламп был не просто желтым, а пергаментным.
В маленьком читальном зале рукописного отдела пахло ячменным кофе. Батареи еле теплились. Сотрудницы сидели закутанные в платки. Копеечные зарплаты не выплачивались по полгода. В воздухе витали тревожные слова "сырость", "холод", "температурный режим".
Одна мысль, что в этих продрогших стенах хранятся рукописи Пушкина, Баратынского, Тургенева, - заставляла сжиматься сердце. Из блоковского послания Пушкинскому Дому чаще всего вспоминалась одна строка: "Но не эти дни мы звали. "
Сам Блок спасался Пушкиным. Из дневника А. Блока 1921 года:
"17 января. Среди глубины отчаянья и гибели. о Пушкине: в наше газетное время. Пушкин этого избежал, его хрустальный звук различит только кто умеет. Подражать ему нельзя. И все вздор перед Пушкиным, который ошибался в пятистопном ямбе, прибавляя шестую стопу. 5 февраля. Позвонила библиотекарша Пушкинского Дома. "
Библиотекаршу звали Евлалия Павловна Казанович, они были давно знакомы. Казанович попросила Блока написать что-то в альбом Пушкинского Дома. В тот же вечер поэт пишет черновик послания, завершая строчками: "С белой площади Сената / Тихо кланяюсь ему".
Эта строчка может вызвать недоумение, ведь Пушкинский Дом сегодня не виден с Сенатской. Но в 1921 году у Пушкинского Дома не было отдельного помещения, он располагался в здании Академии наук, которое с Сенатской площади хорошо просматривалось на противоположном берегу Невы.
К 11 февраля готов беловой вариант послания и Блок ждет звонка из Пушкинского Дома. Но только 19 марта Казанович вспоминает о своей просьбе, а 20-го записывает в своем дневнике: "Никак не ожидала, чтобы Блок так быстро исполнил мою просьбу о стихах в альбом. Какой милый! Мы условились, что я зайду с альбомом, но до вчерашнего дня я, по своему обыкновению, не выбралась. "
Послание "Пушкинскому Дому" стало последним законченным стихотворением Александра Блока. По сути - завещанием.
(Шеваров Д. Какие дни мы звали? // Российская газета: Неделя. № 5108 (29) от 11.02.2010 )
Кроме того, см. на сайте Пушкинского Дома (ИРЛИ РАН) статью "Пушкин и Блок" В. Н. Голицыной:
Голицына В. Н. Пушкин и Блок // Пушкинский сборник. Псков, 1962. С. 57-73 .
Вот что о стихотворении "Пушкинскому Дому" записал сам Александр Александрович в своём дневнике:
"5 февраля [1921 года]. Позвонила библиотекарша Пушкинского Дома. Завезла альбом Пушкинского Дома".
(Блок А. А. Дневник 1921 года // Блок А. А. Собр. соч. В 8-ми тт. Т. 7 ).
Рядом помещаются записи:
"17 января. Утренние, до ужаса острые мысли, среди глубины отчаянья и гибели. [. ]
О Пушкине: в наше, газетное время. «Толпа вошла, толпа вломилась… и ты невольно устыдилась и тайн и жертв, доступных ей». Пушкин этого избежал, его хрустальный звук различит только кто умеет. Подражать ему нельзя; можно только «сбросить с корабля современности» («сверхбиржевка» футуристов, они же — «мировая революция»). И все вздор перед Пушкиным, который ошибался в пятистопном ямбе, прибавляя шестую стопу. Что, студия стихотворчества, как это тебе?"
"7 февраля. Перед нашими глазами с детства как бы стоит надпись; огромными буквами написано: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет многие дни нашей жизни.
Имена основателей религий, великих полководцев, завоевателей мира, пророков, мучеников, императоров — и рядом это имя: Пушкин.
Как бы мы ни оценивали Пушкина — человека, Пушкина — общественного деятеля, Пушкина — друга монархии, Пушкина — друга декабристов, Пушкина — мученика страстей, все это бледнеет перед одним: Пушкин — поэт. Едва ли найдется человек, который не захочет прежде всего связать с именем Пушкина звание поэта".
Последняя запись, самое начало которой я здесь привожу, очевидно, является черновиком речи "О назначении поэта".
Корней Иванович Чуковский вспоминал в книге "Александр Блок как человек и поэт" (здесь я снова пропускаю ([. ]) текст самого стихотворения):
"В 1919 году Блок еще мог смеяться, но потом перестал, и его последнее стихотворение — совершенно иное. Это стихотворение посвящено памяти Пушкина; многие помнят ту великолепную речь, которую он произнес на чествовании Пушкина в «Доме Литераторов» в феврале 1921 года; придя к нему через несколько дней, я узнал, что он посвятил Пушкину также и стихи.
— Но, кажется, очень плохие. Кто-то позвонил по телефону и сказал, что Пушкинский Дом просит написать ему в альбом какие-нибудь строки о Пушкине. Я написал, но кажется, вышло плохо. Я отвык от стихов, не писал уже несколько лет.
И Блок прочитал мне такие стихи [. ]
Если не считать черновых набросков к поэме «Возмездие», это были последние стихи Блока. В них меня тогда же поразила строка: «Уходя в ночную тьму».
Он действительно «уходил в ночную тьму», и перед тем, как уйти, отдал последний прощальный поклон — Пушкину.
Умирал он мучительно".
(Чуковский К. И. Александр Блок как человек и поэт // Чуковский К. И. Собр. соч. В 15-ти тт. Т. 8. 2-е изд. электронное, испр. М. Агентство ФТМ, Лтд. 2012. С. 111-112 )
Ирина Владимировна Одоевцева (наст. имя и фам. Ираида Густавовна Гейнике; 1895-1990) в книге "На берегах Невы" вспоминает разговор между Михаилом Леонидовичем Лозинским и Николаем Степановичем Гумилёвым (позволю себе опустить одно блоковское четверостишие):
"Через неделю [после торжественного собрания 11 февраля 1921 года, посвящённого 84-й годовщине со дня смерти Пушкина], сидя в столовой с Лозинским и мною за неизменным дежурным блюдом — «заячьи котлеты» — приготовленные неизвестно из чего, но только не из зайца, — Гумилев восхищался стихами Блока «Имя Пушкинского Дома». [. ]
Он их, к удивлению Лозинского, читал наизусть. Он утверждал, что прекрасные стихи запоминаются сразу и что поэтому-то «Имя Пушкинского Дома» он и запомнил с первого чтения.
Ему особенно нравилась строфа:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе…
— Как просто, как по-пушкински ясно и гармонично.
Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму,
С белой площади Сената
Тихо кланяюсь ему.
— Как хорошо и как безнадежно: «Уходя в ночную тьму…» Знаешь, Михаил Леонидович, Блок действительно уходит «в ночную тьму». Он становится все молчаливее, все мрачнее. Он сегодня спросил меня: — Вам действительно так нравится мой «Пушкинский Дом?» Я рад, что мне удалось. Ведь я давно уже не пишу стихов. Но чем дольше я живу, чем ближе к смерти, тем больше я люблю Пушкина. И помолчав, добавил: — Мне кажется иначе и быть не может. Только перед смертью можно до конца понять и оценить Пушкина. Чтобы умереть с Пушкиным.
Гумилев недоуменно развел руками: — Мы с Блоком во всем различны. Мне, наоборот, кажется, что Пушкина поэт лучше всего принимает «на полдороге странствия земного», в полном расцвете жизненных сил и таланта, — как мы с тобой сейчас, Михаил Леонидович.
Он улыбнулся и его косящие глаза весело заблестели: Я никогда еще не любил Пушкина так, как сейчас. Не умирать с Пушкиным. А жить с ним надо.
Но ведь и Гумилеву тогда, хотя он этого совсем не предчувствовал, оставалось, как поется в советской песне — «до смерти четыре шага»".
(Одоевцева И. В. На берегах Невы )
См. также у Владимира Николаевича Орлова в книге "Гамаюн. Жизнь Александра Блока":
"В эти же дни (5 февраля) были написаны стихи о Пушкине.
«Кто-то позвонил по телефону и сказал, что Пушкинский Дом просит написать ему в альбом какие-нибудь строки о Пушкине. Я написал, но, кажется, вышло плохо. Я отвык от стихов, не писал уже несколько лет».
В этих стихах, написанных размером пушкинского «Пира Петра Первого», не хватает блоковского лиризма, но они вдохновенны и пророчественны. Здесь и монументальный образ великого города, из которого открылись «пламенные дали»:
Это — звоны ледохода
На торжественной реке,
Перекличка парохода
С пароходом вдалеке.
Это — древний Сфинкс, глядящий
Вслед медлительной волне,
Всадник бронзовый, летящий
На недвижном скакуне…
Здесь и благодарно-грустное прощание с Пушкиным:
Пушкин! Тайную свободу
Пели мы вослед тебе!
Дай нам руку в непогоду,
Помоги в немой борьбе!
Не твоих ли звуков сладость
Вдохновляла в те года?
Не твоя ли, Пушкин, радость
Окрыляла нас тогда?
Вот зачем такой знакомый
И родной для сердца звук —
Имя Пушкинского Дома
В Академии Наук.
Вот зачем, в часы заката
Уходя в ночную тьму
С белой площади Сената,
Тихо кланяюсь ему.
В черновике мотив ухода в ночную тьму намечен более резко: «Если жар души растрачен, если даже смерть пришла…»
Не считая одного полушуточного восьмистишия и разрозненных набросков продолжения «Возмездия», это было последнее законченное стихотворение Александра Блока.
Когда ему похвалили эти стихи, он ответил: «Я рад, что мне удалось. Ведь я давно уже не пишу стихов. Но чем дольше я живу, чем ближе к смерти, тем больше я люблю Пушкина». И, помолчав, добавил: «Мне кажется, иначе и быть не может. Только перед смертью можно до конца понять и оценить Пушкина. Чтобы умереть с Пушкиным»".
Кто же такая "библиотекарша Пушкинского Дома", Евлалия Павловна Казанович?
Евлалия Павловна Казанович (1886-1942) - литературовед, критик, одна из организаторов Пушкинского Дома (ныне Институт русской литературы Российской академии наук - ИРЛИ РАН). Родилась Е. П. в Могилёвской губернии в 1886 году; окончила Могилёвскую женскую классическую гимназию, затем историко-филологический факультет Бестужевских Высших женских курсов в Санкт-Петербурге.
В 1913-1929 годах заведовала библиотекой Пушкинского Дома, занималась описанием книжных и музейных собраний, историей учреждения, приобретала архивы. Е. П. Казанович - автор первого исследования о научном учреждении: К-вич Е. Пушкинский Дом в Петербурге // Русские ведомости. 1913. № 176. С. 2-3. В соавторстве с пушкинистом и также одним из основателей Пушкинского Дома (в 1899 году он был устроителем и заведующим Пушкинской юбилейной выставки) Борисом Львовичем Модзалевским (1874-1928) составила «Описание рукописей, принадлежащих Пушкинскому Дому»: Модзалевский Б. Л. Казанович Е. П. Описание рукописей, принадлежащих Пушкинскому Дому // Временник Пушкинского Дома. Пг. 1914. С. 1-63.
Была знакома с А. А. Блоком (см. её статью о стихотворении "Пушкинскому Дому" в № 10 журнала «Звезда» за 1977 год: Казанович Е. Как было написано А. Блоком стихотворение "Пушкинскому дому" / Публ. и прим. В. Сажина // Звезда. 1977. № 10. С. 199-201). Переписывалась со знаменитым адвокатом, общественным и государственным деятелем Анатолием Фёдоровичем Кони. Автор дневников, воспоминаний, ряда статей по истории русской литературы.
Умерла Е. П. Казанович в блокадном Ленинграде в 1942 году.
(См. Казанович Евлалия Павловна // Писательницы России
(Материалы для биобиблиографического словаря) / Сост. Ю. А. Горбунов )