Молитвы в текстах Пушкина

Молитвы в текстах Пушкина

Мы рождены для вдохновенья.

Для звуков сладких и молитв.

Молитвенные произведения Пушкина нам едва знакомы: в советских изданиях мы не найдем "Молитвы" 1836 года – это пушкинское загла­вие снято. Другие стихотворения на данную тему спрятаны. Между тем молитвы слышны в стихах и письмах Пушкина: это и внутренние молитвы его души, и переложения молитв известных. По свидетельству современ­ников 1 поэт "был проникнут красотою многих молитв, знал их наизусть и часто твердил их".

Во многих произведениях Пушкина молитва играет значительную оценочно-смысловую роль. Есть ясная закономерность в том, о чем и за кого молятся поэт и его герои 2 .

Первое по времени создания произведение Пушкина, которое назы­вается молитвой, относится к 1816 г. Это "Молитва русских", написан­ная по заказу директора Лицея для исполнения после торжественного бо­гослужения в 5-ю лицейскую годовщину. В 10-томном полном собрании стихотворение отнесено к разделу "Коллективное" на том основании, что первая строфа принадлежит В.А. Жуковскому, но коллективного творчества как такового не было: Пушкин по собственной воле (или по заказу ди­ректора Е.А. Энгельгардта) использовал известную молитву "Боже, Царя храни", сочиненную Жуковским, и продолжил ее двумя оригинальными строфами:

Там – громкой славою,

Нас осенил [I, 312] .

"Молитва русских" оказывается молитвой лишь по названию. Смеем предположить, что Пушкин не хотел молиться за Александра. Eго резкое неприятие императора вполне определилось через год: в 1817 г. в оде "Вольность" Пушкин вспомнил событие, к которому был причас­тен Александр I, – убийство его отца императора Павла – и дал этому событию однозначную оценку:

О стыд! о ужас наших дней!

Как звери, вторглись янычары. [II (1), 47]

Это событие определило отношение Пушкина к Александру. Искренних молитв за царя в сердце Пушкина не было, вероятно, уже в Лицее.

К образу царя, захватившего власть через убийство, поэт обратил­ся в 1824–1825 гг. в трагедии "Борис Годунов", где тема молитвы зву­чит с небывалой доселе в творчестве Пушкина силой.

В первых же сценах сообщается о торжественном молебне Патриар­ха Иова в Кремле, и думный дьяк призывает народ:

Молитеся – да взыдет к небесам

Усердная молитва православных [VII, 11] .

"Смиряй себя молитвой", – поучает Григория монах-летописец Пимен и говорит о себе:

Не сотворю молитвы долгой к ночи –

Мой старый сон не тих и не безгрешен. [VII, 19] .

"Юродивый, вставай, / Богу помолися!" – поет Миколка [VII, 77] .

Из рассказа Пимена мы узнаем о молитвах братии Чудова монастыря за Ивана Грозного:

И плакал он. А мы в слезах молились,

Да ниспошлет Господь любовь и мир

Его душе, страдающей и бурной [VII, 21] .

Пимен предвидит, как "потомки православных”

Своих царей великих поминают

За их труды, за славу, за добро –

А за грехи, за темные деянья

Спасителя смиренно умоляют [VII, 17] .

Можно сказать, что трагедия Пушкина наполнена молитвами. Между тем в ней имеется один герой, за кого никто не молится и кто не молится сам. Это Борис Годунов.

Из "Истории государства Российского" Н.М. Карамзина Пушкин знал, что реальный исторический Борис Годунов очень заботился о том, что­бы о нем молились, и даже приказывал делать это. Карамзин пишет: "Святое действие души человеческой, ее таинственное сношение с Небом Борис дерзнул осквернить своим тщеславием и лицемерием, заставив народ сви­детельствовать пред оком всевидящим о добродетелях убийцы. " 3 Карамзин приводит саму молитву, которую Годунов велел составить "для чтения по всей России, во всех домах, на трапезах и вечерях, за чашами о душев­ном спасении и телесном здравии "’слуги Божия, Царя Всевышним избран­ного и превознесенного, Самодержца всей Восточной страны и Северной; о царице и детях их; о благоденствии и тишине Отечества и Церкви под скипетром единого христианского венценосца в мире, чтобы «се иные влас­тители пред ним уклонялись и рабски служили ему, величая имя его от моря до моря и до конца вселенной; чтобы россияне всегда с умилени­ем славили Бога за такого монарха, коего ум есть пучина мудрости, а сердце исполнено любви и долготерпения; чтобы все земли трепетали меча нашего, а земля Русская непрестанно высилась и расширялась; чтобы юные, цветущие ветви Борисова дома возрастали благословением Небесным и непрерывно осеняли оную до скончания веков!" 4

Как и Карамзина, Пушкина, вероятно, поразил кощунственный смысл этой антимолитвы, и он в своей трагедии использовал ее:

МОСКВА. ДОМ ШУЙСКОГО

Множество гостей. Ужин.

Встает, за ним и все.

Ну, гости дорогие,

Последний ковш! Читай молитву, мальчик.

Царю Небес, везде и присно Сущий,

Своих рабов молению внемли:

Помолимся о нашем Государе,

Об избранном Тобой, благочестивом,

Всех христиан царе самодержавном.

Храни его в палатах, в поле ратном,

И на путях, и на одре ночлега.

Подай ему победу на враги,

Да славится он от моря до моря.

Да здравием цветет его семья,

Да осенят ее драгие ветви

Весь мир земной – а к нам, своим рабам,

Да будет он, как прежде, благодатен,

И милостив и долготерпелив,

Да мудрости его неистощимой

Проистекут источники на нас;

И, царскую на то воздвигнув чашу,

Мы молимся Тебе, Царю Небес [VII, 37] .

Далее Пушкин показывает, что на самом деле ни хозяин, приказав­ший мальчику читать молитву, ни гости не молятся за царя; все молча встают, а в заключение Шуйский провозглашает обычную здравицу, выпивая ковш со словами: "Да здравствует великий Государь!" (это так же далеко от подлинной молитвы, как стихотворение "Пью за здравие Мери").

"Помолимся о нашем Государе", – читает мальчик. Но никто не мо­лится. Эта психологическая линия развита и воплощена в другой сцене, в диалоге Бориса Годунова и юродивого: "Молись за меня, бедный Николка." – "Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода. "

Итак, бояре (вопреки приказу Годунова) и юродивый (несмотря на смиренную его просьбу) отказываются молиться за "царя Ирода", "Бориса-цареубийцу". Сам Борис на смертном одре впервые обращается к Богу. Но с чем?

Сей час явлюсь перед Тобой – и душу

Мне некогда очистить покаяньем.

Но чувствую – мой сын, ты мне дороже

Душевного спасенья. [VII, 89]

Он дает наставления сыну, а потом, перед самой кончиной, обращается к своим приближенным, но не к Богу.

Главным показателем "закрытости" для Бориса "путей к Богу" 5 яв­ляется молитвенное действие, вернее, в данном случае – бездействие. Пушкин видит молитву согласно православной традиции как вертикаль, связующую человека с Богом. Борис Годунов полностью лишен перспективы движения к Богу, отрезан от вертикали и вращается в горизонтальной плоскости. Пушкин отказывает Борису в возможности покаянной молитвы даже перед кончиной. В этой сцене мы физически ощущаем пропасть, в которую по­гружена душа "царя Ирода", закрытая для общения с Небом. И на про­тяжении пьесы мы видим, что "народ безмолвствует": все уста закрыты для молитв о царе Борисе, ему отказано в молитвенной помощи поддан­ных. Так через молитву в трагедии дается нравственная оценка и вер­тится суд над неправедным царем. Именно опора на молитву позволяет Пушкину подняться над субъективными оценками до уровня высшей ценностной иерархии 6. установленной не авторской волей, но "Правдой Вечной", которая, по убеждению Патриарха Иова, "всех озарит" [VII, 69] и ко­торая интуитивно ощущается "мнением народным". Люди не просто не хотят молиться за Бориса, это их нравственный императив: молиться за царя Ирода нельзя: "Богородица не велит".

Образ Годунова был задуман Пушкиным в параллели с современностью. Аналогия с Александром I незримо присутствует в трагедии, и Пушкин отлично сознавал, что это будет ясно всем: "Жуковский говорит, что Царь меня простит за трагедию, – навряд, мой милый", – писал он Вяземскому [XIII, 240] .

Александру I не довелось прочесть "Бориса Годунова". Трудно сказать, как сложилась бы дальнейшая судьба поэта, если бы царствование Алек­сандра продлилось (за оду "Вольность" с упоминанием убийства Павла автор был отправлен в ссылку). Не случайно Пушкин называл траге­дию своим литературным подвигом [XIII, 188]. Аллюзии "Бориса Годунова" были настолько явными, что воспрепятствовали выходу пьесы в свет даже в начале следующего царствования 7 .

Однако через несколько лет трагедия Пушкина была допущена в печать самим Николаем I – императором, пришедшим к власти законным путем.

Включение молитвы в ткань рассказа традиционно для русского фольк­лора. В народном творчества молитва часто приобретает сюжетное зна­чение: молитвенное действие становится двигателем событий. Влияние этой традиции ощущается впервые у Пушкина в "Борисе Годунове", где есть вставной сюжет, не имеющий соответствий в главном источнике трагедии "Истории" Карамзина, но близкий "фантастической поэзии" "преданий русских", которыми Пушкин восхищался в Четьих Минеях [XIV, 163] .

В пересказе Патриарха Пушкин приводит рассказ пастуха о чудес­ном исцелении при гробе св. царевича Димитрия (сцена "Царская дума"). Во сне детский голос призывает слепого пастуха в Углич: "Там помолись ты над моей могилкой". Исполнив это, слепец прозревает:

И только перед гробом

Я тихую молитву сотворил,

Глаза мои прозрели. [VII, 71] .

Влияние той же традиции ощущается в "Песнях западных славян" (1834). Молитва занимает ключевое место в сюжете нескольких песен. В "Видении короля" согласно фольклорной традиции молитва звучит триж­ды: творя "великую молитву", герой входит в церковь, в конце с молит­вою покидает ее, эти молитвы только упоминаются, приводится в тексте третья – молитва в церкви, причем она служит кульминацией сюжета:

Громко мученик Господу взмолился:

"Прав Ты, Боже, меня наказуя!

Плоть мою предай на растерзанье,

Лишь помилуй мне душу, Иисусе!"

При сем имени церковь задрожала,

Все внезапно утихнуло, померкло –

Все исчезло – будто не бывало [III (1), 339] .

Здесь ощущается глубокая связь с Иисусовой молитвой и не толь­ко с ее текстом ("Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешнаго"), но и с ее сокровенным смыслом, который заключен в произнесе­нии имени Иисуса, при этом "Господь не только призывается, но уже и присутствует в этом молитвенном общении с Ним" 8. Имя есть Бог – и Им изгоняется в "Песне" ужасное видение. Пушкин дает зримый образ силы Божиего имени: "При сем имени церковь задрожала" (ср. "неба со­дроганье" в стихотворении "Пророк").

В песне "Марко Якубович" молитвы помогают исцелить ребенка, а затем троекратная молитва изгоняет вурдалака. Подобный сюжетный ход не раз встречается в произведениях фольклора.

Особое место занимает молитва в сюжете песни "Янко Марнавич” на тему раскаяния и смерти грешника-братоубийцы. Согласно фольклорным канонам и здесь молитва возникает троекратно. Янко – невольный убийца своего брата по Богу, – полный покаянных мыслей, вошел в церковь Святого Спаса. "Там день целый он молился Богу" [III (1), 340]. Ночью дома он молится вновь, и молитвы его совершают чудо – приближают к нему Божию церковь. В развернутой символической картине заключено типично православное понимание молитвы как связующего звена между Богом и человеком: герой тихонько стал читать молитву, и из ночной тьмы по­казался "малый огонечек"; герой продолжил молитву – и возникает чудесное сияние, которое приближается к дому Янко; в этот момент он умирает. Покаянная молитва дает свет даже грешнику-братоубийце, приближая его в смертный час к Богу.

Эта песня вызывает невольное сравнение со сценой смерти Бориса Го­дунова (грешника некающегося и немолящегося):

Все кончено – глаза мои темнеют,

Я чувствую могильный хлад.

К Борису на пороге смерти приближается не

Церковь и не Свет, но "темный гроб" [VII, 91] .

В фольклорных произведениях молитва не только служит развитию сюжета, но часто играет роль характеристики: герои оцениваются по их отношению к молитве. В своих подражаниях народным сказкам Пушкин прибегал к таким оценкам. Например, при описании злодеев в балладе "Жених":

Взошли толпой, не поклонясь,

Икон не замечая;

За стол садятся, не молясь. [II (1), 413]

В этой же балладе Пушкин намеревался использовать молитву для более глубокой психологической характеристики главной героини:

Но безответна и бледна

Стоит Наташа снова,

Молитву лишь творит она

И более ни слова [II (2), 960] .

В других жанровых формах Пушкин широко использует прием рас­крытия внутреннего мира, психологического состояния, особенностей ха­рактера через молитву. Онегин, ни разу на протяжении романа не совершивший молитвы, противопоставлен Татьяне, которая "молитвой услаждала тоску волнуемой души" [VI, 67] .

Антитезу "характеризующих" молитв мы находим в поэме "Домик в Коломне" (1830). Пушкин описывает молящихся в церкви: графиня "мо­лилась гордо (где была горда!), " Параша "молилась Богу тихо и прилежно" [V, 88] В противопоставлении героинь Пушкин использует только од­ну эту черту – их отношение к молитве.

В поэме "Анджело" (1833) дана более развернутая и психологичес­ки насыщенная антитеза. Изабелла считает молитву высшей ценностью и предлагает ее правителю как великий дар:

Они не суетны, но честны и добры,

И будешь ими ты делиться с небесами:

Я одарю тебя молитвами души [V, 113] .

Анджело такой дар отвергает, и сам он (подобно Борису Годунову) не может молиться:

Молиться хочет он,

Но мыслит, молится рассеянно. Словами

Он небу говорит, а волей и мечтами

Стремится к ней одной. [V, 114]

Пушкин нашел точное определение неискренней, суетной, лицемерной молитвы грешника:

Устами праздными жевал он имя Бога,

А в сердце грех кипел.

Как несхожа эта "грешная молитва" [IV, 151] с истинными "молит­вами души":

Молитвами любви, смирения и мира,

Молитвами Святых, угодных небу дев.

Среда стихотворений Пушкина 1830-х гг. есть два перевода из Саути. В наброске "Медок" (1830) молитва вслух или в безмолвии раскрывает состояние души героев. Один из них громко

Господа благодарит, рыдая.

Другой, безмолвную творя молитву

Угоднику и (Деве) Пресвятой,

И милостынь и дальних поклонений

Старинные обеты обновляет. [III (1), 179]

Второму переводу из Саути – стихотворению "На Испанию родную" ("Родрик", 1835) – критики, начиная с Белинского, отказывают в худо­жественной глубине и считают, что он уступает оригиналу – поэме Саути "Родерик, последний из готов"; в частности, в поэме Саути молитвы Родрика отличаются "эмоциональной напряженностью, музыкальной тонкостью". чего нет у Пушкина 9 .

Вероятно, Пушкин специально поставил перед собой задачу конспек­тивного, краткого пересказа Саути. Однако при всей его краткости в этом переводе молитве отводится ведущее место в раскрытии душевных мук героя. Причем характер Родрика дается в динамике – через молитвы, включенные в повествование на разных его этапах. Вначале Родрик не считает себя достойным ничьих молитв:

Все, рыдая, молят Бога

О спасеньи Христиан,

Все Родрика проклинают,

И проклятья слышит он.

И с поникшею главою

Мимо их пройти спешит

И не смеет даже молвить:

Помолитесь за него [III (1), 385] .

Пушкин предполагал затем кратко упомянуть покаянные молитвы Родрика-отшельника:

[В сокр(ушении) глубоком

День и ночь он слезы льет

День и ночь у Бога молит

Отпущение грехов][III (2), 969] .

Однако эти строки были вычеркнуты, и дано более развернутое описание смятенной души Родрика; подавленный грехом и искушаемый дьяволом, он не может молиться:

Хочет он молиться Богу

И не может. Бес ему

Шепчет в уши звуки битвы

Или страстные слова [III (1), 386] .

Пушкин заканчивает стихотворение небесным заступничеством святого подвижника за Родрика: герою он обещает Божию помощь, победу над врагами (над соблазном и грехом) и покой его душе. Отмечено 10. что по­добный эпизод отсутствует в поэме Саути. Таким образом, сам Пушкин привнес в историю Родрика молитвенное заступничество святого перед Богом – высшую, неземную ступень молитвенного действия. Та же тема присутствует в балладе "Жил на свете рыцарь бедный" (1829) и автобио­графическом стихотворении "Чудный сон" (1835), чрезвычайно близком к финалу "Родрика" (об этом – немного позже).

В лирических стихотворениях Пушкина, начиная с самых ранних, при­сутствуют молитвы за его друзей. В посланиях лицейской поры – это про­сительные молитвы:

Дай Бог, чтоб грозной непогоды

Вблизи ты ужас не видал

Дай Бог под вечер к берегам

Тебе пристать благополучно. [1, 76]

(К Н.Г. Ломоносову, 1814)

Подобные молитвы-пожелания встречаются не только в поэтических посланиях Пушкина, но и в его эпистолярной прозе. Ср. письмо Н.М. Язы­кову: "Дай Бог Вам здоровья, осторожности, благоденственного и мир­ного жития!" [XIII, 305] .

С 1826 г. в стихах Пушкина звучат молитвенные обращения о друзьях-декабристах. Это молитвы утешения:

Молю Святое Провиденье:

Да голос мой душе твоей

Дарует то же утешенье,

Да озарит он заточенье

Лучом лицейских ясных дней! [Ill (1), 39] .

(Послание И.И. Пущину, 1826)

". Никогда я не проповедовал ни возмущений, ни революции, напротив", – писал Пушкин [XIII, 259]. И когда среди его ближайших друзей ока­зались сосланные в Сибирь заговорщики 14 декабря, Пушкин поддерживал их не политически, но чисто христиански – молился о них. И еще он "милость к падшим призывал", обращаясь к императору Николаю "с надеждою на милость монарха, не ограниченного никакими законами” [XI, 312]. Как следует из письма Пушкина, с его непосредственными обращениями к Ни­колаю соединялись молитвенные обращения его няни Арины Родионовны к Господу: "Няня моя уморительна. Вообрази, что 70 лет она выучила наизусть новую молитву о умилении сердца владыки и укрощении духа era свирепости, молитвы, вероятно, сочиненной при ц(аре) Иване", – так с добрым юмором писал Пушкин Вяземскому 9 ноября 1826 г. [XIII, 304] .

Очевидно, молитвы за сосланных "друзей, товарищей, братьев" были обязательны в дни лицейской годовщины:

Усердно помолившись Богу,

Лицею прокричав ура. [III (1), 127]

Исследователи не отмечают духовных источников стихотворений Пуш­кина к лицейским годовщинам, между тем одно из них на 19 октября 1827 года имеет соответствие в тексте великой ектении:

Бог помочь вам, друзья мои,

И в бурях, и в житейском горе,

В краю чужом, в пустынном море,

И в мрачных пропастях земли! [III (1), 80]

Сравним: "О плавающих, путешествующих, недугующих, страждущих, плененных, и о спасении их Господу помолимся" 11 .

Свои молитвы за сосланных декабристов Пушкин усиливает молит­вой Ангельской от лица усопшего младенца Николая Волконского:

В сиянье, в радостном покое

У трона Вечного Творца

С улыбкой он глядит в изгнание земное,

Благословляет мать и молит за отца [III (1), 95] .

Молитвы о "страждущих и плененных" друзьях составляют устойчивый мотив лирики Пушкина последекабрьского периода. С этими стихотво­рениями сближается незавершенный набросок "Он между нами жил" (1834), посвященный Адаму Мицкевичу. Глубоко переживая злобные выпады поль­ского поэта, разошедшего с русскими друзьями после Варшавского вос­стания, Пушкин не осуждает Мицкевича, но молится о нем:

В нем сердце правдою Твоей и миром. [III (1), 331]

Эти строки напоминают приведенную выше молитву иноков Чудова монастыря об Иване Грозном.

Некоторые наиболее личностные стихотворения Пушкина показыва­ют его внутреннюю обращенность к молитве в конце жизни. "Я мало Богу молюсь и надеюсь, что твоя чистая молитва лучше моих. " – писал Пушкин жене [XV, 185]. Здесь речь идет о ежедневном труде повторения молитв. По словам друзей, Пушкин "часто твердил" молитвы, но сам он считал, что молится мало.

Вероятно, более близка его душе была не устная, но внутренняя сердечная молитва, через которую согласно святым Отцам человек "собеседует всегда с Богом" 12. Отзвуки такой сердечной молитвы мы слышим в автобиогра­фической лирике. Знаменательно в этом отношении стихотворение 1835 г. "Чудный сон мне Бог послал", которое, заметим в скобках, Б.В.Томашевский "спрятал" среди черновиков "Родрика" в разделе "Из ранних ре­дакций" (3, 426-427). Недавние исследования 13 доказали самостоятельность стихотворения и его автобиографический характер.

Святой старец, явившись во сне, предсказывает лирическому герою:

Скоро, скоро удостоен

Будешь Царствия Небес.

[Скоро странствию земному]

Твоему придет конец.

Уж готов(ит) Ангел смерти

Для тебя Святой венец. [III (1), 445]

Такое предсказание о мученическом венце и близкой смерти вызы­вает обращение лирического героя к Господу:

Успокой меня, Творец.

Но Твоя да будет воля,

Не моя. [III (1), 446]

Здесь Пушкин опирается на Евангельский текст моления Христа о Чаше перед концом Его земного пути: ". не Моя воля, но Твоя да будет" (Лк. 22, 42).

Любимой молитвой поэта была одна из наиболее проникновенных по­каянных молитв, сложенная в IV веке св. Ефремом Сирином:

"Господи и Владыко живота моего, дух праздности, уныния, любоначалия и празднословия не даждь ми.

Дух же целомудрия, смиренномудрия, терпения и любве даруй ми, рабу Твоему.

Ей, Господи, Царю, даруй ми зрети моя прегрешения и не осужда­ть брата моего, яко благословен еси во веки веков. Аминь".

История обращения к ней Пушкина демонстрирует пройденный им ду­ховный путь. Сначала – дерзко-шутливое применение в письме (в Вели­кий пост 1821 года) с пожеланиями Кюхельбекеру: "Желаю ему в Париже дух целомудрия, в канцелярии Нарышкина дух смиренномудрня и терпения, об духе любви я не беспокоюсь, в этом нуждаться не будет, о праздно­словии молчу – дальний друг не может быть излишне болтлив" [ХШ, 25] .

Затем – в заключительных строках кощунственной поэмы "Гавриилиада" 14. сочиненной, примерно, в то же время:

Даруй Ты мне беспечность и смиренье,

Даруй Ты мне терпенье вновь и вновь. [IV, 136]

Но, наконец, благоговейно-молитвенное стихотворение "Отцы пустын­ники. " Каменноостровского цикла духовных стихотворений 1836 го­да. Произведение, о котором написано так много, не требует особых ком­ментариев и говорит само за себя. Напомним только историю его публикации. В посмертном V томе "Современника" по воле императора Николая на первом листе был факсимильно воспроизведен автограф стихотворения. Он представляет собой триптих. Первая часть – размышления Пушкина о Бо­жественных молитвах и о "неведомой силе" любимой им молитвы. Вто­рая часть – стихотворное переложение текста молитвы св. Ефрема Сирина. Наконец, завершение – рисунок Пушкина под стихотворением – старец-инок, молящийся в келии [III (1), 421] .

Так 22 июля 1836 года завершается молитвенная тема в творчестве Пушкина. В жизни ему еще предстояли в течение полугода молитвы дома и в храме, потом последние покаянные молитвы на смертном одре – в самый день памяти св. Ефрема Сирина, 28 января 1837 года, и на другой день – христианская кончина.

С этого дня начались и продолжаются поныне молитвы друзей, родных и всей России об упокоении души раба Божия приснопамятного Александра.

Ссылки на произведения Пушкина даны по Большому академическому полному собранию сочинский в 16 томах (указаны том римской цифрой и страница арабской цифрой).
В одном случае дана ссылка на малое академическое собрание под ред. Б.В. Томашевского в 10 томах (Л. 1977–1979). Том и страница – арабскими цифрами.

1. П.А. Вяземский – А.Я. Булгакову. Письмо от 5 февраля 1837 г. // Русский архив. 1879, Кн. 2, № 5. С. 244.

2. Помимо посланий к Н.Г. Ломоносову (1814), Пущину (1815), В.Л. Пушкину (1816), с темой молитвы связано стихотворение "Сон (отрывок)" (1816), где Пушкин вспоми­нает "мамушку" своего детства:

Она, духов молитвой уклоня,

С усердием перекрестит меня. [I, 189]

3. Карамзин Н.М. История государства Российского. Т. XI. Гл. 2. Изд. 5-е. – СПб, 1843. Кн. III. С. 57.

4. Там же. С. 56–57.

5. Котельников В.Л. Православная аскетика и русская литература (На пути к Оптиной). – СПб, 1994. С. 148.

7. См. Пушкин А.С. Полное собрание сочинений. Т. VII. – Л. 1935. С. 414.

8. Котельников В.А. Указ. соч. С. 22.

9. Сайтанов В.Л. Третий перевод из Саути // Пушкин. Исследования и материалы. T. XIV. – СПб, Наука, 1991. С. 102.

11. Божественная литургия Православной Церкви (на немецком, греческом, церковнославянском языках). – Майнц, 1989. С. 49.

12. Восторгнутые класы в пищу души, то есть несколько переводов из святых Отцев старца Паисия (Величковского). – М. 1849. С. 36.

13. Сайтаное В.Л. Указ. соч. С. 104–109.

14. Непомнящий B.C. Дар: Заметки о духовной биографии Пушкина // Новый мир. 1989. № 6. С. 253.

Источник: Пушкинская эпоха и христианская культура. - Санкт-Петербургский центр православной культуры. Российский фонд культуры, 1994.