Г.Р.Державин и А.С.Пушкин. Учитель и ученик о назначении поэта и поэзии в стихотворении "Я памятник воздвиг себе нерукотворный. "
- Первая и единственная встреча А.С.Пушкина с Г.Р.Державиным.
- Истоки стихотворения Г.Р.Державина «Памятник», его идейное содержание.
- А.С.Пушкин о назначении поэта и поэзии в стихотворении «Памятник».
- Заслуга Г.Р.Державина перед русской литературой.
1.Первая и единственная встреча А.С.Пушкина и Г.Р.Державина
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
В. Г. Белинский называл Державина «не вовремя родившимся Пушкиным, а Пушкина – вовремя родившимся Державиным». [1]
В чём же видел великий критик эту связь?
Всем известно, что Г. Р. Державин присутствовал на выпускном экзамене в Лицее, где и произошла встреча тогда уже великого писателя с не известным никому Пушкиным. Будущий поэт был на пике счастья оттого, что его слушал гениальный поэт предыдущего века.
«Державина я видел только однажды в жизни, но никогда того не позабуду. Это было в 1815 году, на публичном экзамене в Лицее. Как узнали мы, что Державин будет к нам, все мы взволновались. Дельвиг вышел на лестницу, чтоб дождаться его и поцеловать ему руку написавшую «Водопад»… Державин был очень стар. Он был в мундире и в плисовых сапогах. Экзамен наш очень его утомил. Он сидел, подпёрши голову рукою. Лицо его было бессмысленно, глаза мутны, губы отвислы; портрет его, где представлен он в колпаке и халате очень похож. Он дремал до тех пор, пока не начался экзамен по русской словесности. Тут он оживился, глаза заблистали; он преобразился весь. Разумеется, читаны были его стихи. Он слушал с живостью необыкновенной. Наконец вызвали меня. Я прочёл мои «Воспоминания в Царском Селе», стоя в двух шагах от Державина. Я не в силах описать состояния души моей: когда дошёл я до стиха, где упоминаю имя Державина, голос мой отроческий зазвенел, а сердце забилось с упоительным восторгом… Не помню, как я кончил своё чтение; не помню, куда убежал. Державин был в восхищении; он меня требовал, хотел меня обнять… Меня искали, но не нашли…»
И. И. Пущин в записках своих о том же экзамене говорил об этом чтении Пушкина с большим волнением: «Читал Пушкин с необыкновенным оживлением. Слушая знакомые стихи, мороз по коже пробегает у меня. Когда же патриарх наших певцов в восторге, со слезами на глазах, бросился целовать поэта и осенил кудрявую его голову, мы все под каким-то неведомым влиянием благоговейно молчали. Хотели сами обнять нашего певца, но его уже не было: он убежал. »
Пушкин вспоминал эту встречу с Державиным двадцать лет спустя,
Пущин – и того позже, поэтому в подробностях воспоминаний есть некоторые расхождения, но в основном видим здесь полное совпадение.
Сильно взволнован был этим эпизодом и Державин. И, конечно, это не было только личною гордостью старого поэта, которого так горячо и открыто чествовали: это было ощущением радости, что у него есть достойный преемник, не уступающий ему уже и теперь в поэтически-возвышенном восприятии родины.
По одному свидетельству растроганный Державин сказал: «Я не умер!»,
по другому, кажется, впрочем, уже после прочтения этих самых стихов в печати: «Вот кто заменит Державина!»
За парадным обедом после этого экзаменационного торжества министр Разумовский сказал отцу поэта, Сергею Львовичу Пушкину: «Я бы желал, однако же, образовать сына вашего в прозе». И опять Державин с жаром отвечал за отца: «Оставьте его поэтом!»
Не один раз вспоминает Пушкин встречу с Державиным, для него незабвенную:
И славный старец наш, царей певец избранный,
Крылатым гением и грацией венчанный,
В слезах обнял меня дрожащею рукой
И счастье мне предрёк, незнаемое мной.
Здесь Пушкин, как это легко заметить, ближе к воспоминаниям Пущина, чем к своим собственным: «обнял меня дрожащею рукой».
Так и в восьмой главе «Евгения Онегина», вспоминая, как «весной, при кликах лебединых, близ вод, сиявших в тишине», юному поэту впервые стала являться его муза, он опять говорит о том самом – знаменательном для него дне, когда как раз его муза впервые выступила в свет:
И свет её улыбкой встретил;
Успех наш первый окрылил;
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил» [2]
Державин с большим интересом следит за первыми поэтическими опытами юного Пушкина. «Скоро явится свету второй Державин – это Пушкин, который уже в Лицее перещеголял всех писателей», - предсказывает старый поэт. [3]
Пушкин и сам не раз обращался к поэтическому наследию Державина, учась у него. Ярким доказательством этому является стихотворение «Я памятник воздвиг себе нерукотворный…» Многие мысли сближают стихотворения с этим названием Державина и Пушкина. Это ещё раз доказывает какое-то единодушие учителя и ученика. Однако это не значит, что Пушкин мыслил точно так же, как и Державин. По содержанию творчества и способам поэтического обобщения Державин, по преимуществу – это поэт-классик, а Пушкин – это реалист.
2. Истоки стихотворения Державина «Памятник» и его идейное содержание
«Памятник» Державина – это самостоятельное произведение, созданное на тему Оды Горация «К Мельпомене». Первым из русских поэтов к этой оде обратился Ломоносов:
Я знак бессмертия себе воздвигнул
Превыше пирамиды и крепче меди,
Что бурный Аквилон сотреть не может,
Ни множество веков, ни едка древность.
Не вовсе я умру; но смерть оставит
Велику честь мою, как жизнь скончаю.
Я буду возрастать повсюду славой,
Пока великий Рим владеет светом
Где быстрыми шумит струями Авфид,
Где Давнус царствовал в простом народе,
Отечество моё молчать не будет,
Что мне беззнатный род препятством не был,
Чтоб весть в Италию стихи эольски
И первому звенеть алцейской лирой.
Взгордися праведной заслугой, муза,
И увенчай главу дельфийским лавром.
Несмотря на то, что ломоносовское стихотворение представляет собою перевод, близкий к подлиннику, здесь присутствует несколько намёков на чисто русскую действительность: «Давнус царствовал в простом народе» (могло восприниматься как указание на Петра I), «внесть в Италию стихи эольски» (вспомним реформу русского стихосложения, завершённую Ломоносовым), «мне беззнатный род препятством не был» (вспомним происхождение самого Ломоносова). Державин дерзнул целиком, как говорили в XVIII веке, «склонить оду Горация «на русские нравы». Завершил эту традицию в нашей поэзии Пушкин, после которого уже не было создано ничего действительно оригинального в этом русле. Сопоствляя Пушкина и Державина, Н.Г.Чернышевский писал: «Любопытно сравнить, как они видоизменяют существенную мысль Горациевой оды «Памятник», выставляя свои права на бессмертие. Гораций говорил: «Я считаю себя достойным славы за то, что хорошо писал стихи»; Державин заменяет это другим: «Я считаю себя достойным за то, что говорил правду народам и царям»; Пушкин – «за то, что я благодетельно действовал на общество и защищал страдальцев». Державин и после «Памятника» в некоторых своих стихотворениях обращался к вопросу об истинном назначении поэта и его бессмертии» [4]
3.А. С. Пушкин о назначении поэта и поэзии в стихотворении «Памятник»
Вопрос о традиции в русской поэзии, к которой примыкает пушкинский «Памятник», можно считать достаточно прояснённым.
Замысел «Памятника» вызван мыслью Пушкина о самом близком и бескорыстнейшем из его друзей – А. А. Дельвиге. Именно Дельвиг первым предсказал ему бессмертную славу, именно он был утешителем юного поэта во всех его истинных и воображаемых несчастиях, неустанным и верным защитником от критики, провозвестником его будущей блистательной поэтической судьбы. Больше того, Дельвиг уберёг Пушкина от увлечений другими путями жизни, которые открывались перед обоими юношами при выходе из Лицея, заклиная его не пренебрегать своим поэтическим даром, считать себя поэтом по преимуществу.
Только настойчивой мыслью о Дельвиге и лицейских годах и можно объяснить горацианско-державинские черты «Памятника» Пушкина, вступающие в явное стилистическое противоречие с другими его стихотворениями того же 1836 года. Пушкин возвращается к Горацию и Державину, двум любимым поэтам Дельвига лицейских лет; их имена и строй их поэзии чаще всего ощущается в лицейских посланиях Дельвига к Пушкину. На этот же лад настроена лира Пушкина и в исследуемом нами его стихотворении.
В «Памятнике» Пушкина не только фразеологические сочетания, но каждое отдельное слово влечёт за собой целый круг ассоциаций и образов, теснейшим образом связанных с той традицией, которая была привычной для поэтов-лицеистов.
Пушкин дал в своём «Памятнике» своеобразную, «глубоко реалистическую трансформацию горацианского стиля», державинский образец привёл Пушкина в данном случае не столько к внешней и поверхностной формальной стилизации, сколько удивительному мастерству и глубоко интимному по существу
воспроизведению той стилистической сферы, в пределах которой он вращался в своих писаниях юных лет.
Частный факт в процессе обдумывания обобщается и приобретает широкое значение. В дошедшей до нас черновой редакции Пушкин так формулировал свои права на бессмертие:
И долго буду тем любезен я народу,
Что звуки новые для песен я обрёл.
Что вслед Радищеву восславил я свободу
И милосердие воспел…
Гораций видел свою заслугу в том, что первый сумел перевести эолийские напевы на итальянские лады (ad italos modos). Державин – в том, что «первый дерзнул в забавном русском слоге о добродетелях Фелицы возгласить, в сердечной простоте беседовать о боге и истину царям с улыбкой говорить». На первый план он выдвигает, таким образом, содержание, а в отношении формы ограничивается попутным указанием на «забавный русский слог».
Пушкин в первоначальной редакции начинает с формальной стороны (о «звуках новых»), а затем уже переходит к содержанию (о Радищеве, свободе и милосердии). Однако отражается ли здесь подлинный взгляд Пушкина на значение своей поэзии? Думал ли он, действительно, что будет «любезен народу» за «новые звуки», которые он «обрёл» для песен? Не есть ли это просто реминисценция на Горация? Какое «милосердие» он воспел? Совершившееся или ожидаемое? Во всём этом чувствуется, что мысль не дошла ещё до полной ясности и чёткости – не схвачено что-то самое главное, обобщающее, что даст силу и жизнь всему стихотворению. Поэтому и в стихе нет ещё достаточной крепости, и язык не достигает той сжатости и простоты, как обычно у Пушкина.
Совсем другой вид принимает строфа после переделки:
И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я свободу
И милость к падшим призывал…
Всё стало ясным, полнозвучным, глубоким по смыслу.
«Чувства добрые» – именно они и составляют душу поэзии, только могут заслужить поэту всенародную любовь. В этой связи получает свой смысл и предшествующая строфа:
И назовёт меня всяк сущий в ней язык,
И гордый внук славян, и финн, и ныне дикий
Тунгус, и друг степей калмык…
Действительно, неужели же за «новые звуки» станут ценить поэта «дикий тунгус» и «друг степей калмык»? Нет, если они и оценят его, то только за «чувства добрые», потому что эти «чувства добрые» понятны всем людям без изъятия.
И, наконец, уточняется в последней редакции и мысль «о милосердии»:
И милость к падшим призывал…
Все размышления о положении поэта, преследуемого невежественными окриками «глупцов», нашли выражение в заключительной строфе «Памятника», в её торжественно-спокойном тоне:
Веленью божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно
И не оспаривай глупца» [5]
4. Заслуги Державина перед русской литературой
Так как же всё-таки относился Пушкин к своему учителю? Дело в том, что отдельные высказывания поэта о Державине приводят нас в шоковое состояние.
«Варварским переводом с чудесного подлинника» назвал державинскую поэзию Пушкин. Определение беспощадное, жестокое, но не обидное. Ибо разговор, по сути, идёт здесь вот о чём: потребность совершенства в стихах Державина чувствуется, но до совершенства куда как далеко… И все-таки потребность-то о себе уже заявила…
К чести Державина надо сказать, что он вполне отдавал себе отчет в промежуточном положении своего века и своей поэзии между старыми и новыми идеалами. В послании «Храповицкому» (1797г.) он пишет:
Где чертог найду я правды?
Где увижу солнце в тьме?
Покажи мне те ограды,
Хоть близ трона в вышине,
Чтоб где правду допущали
И любили бы ее.
Страха связанным цепями
И рожденным под жезлом,
Можно ль орлими крылами
К солнцу нам парить умом?
А хотя б и возлетали —
Чувствуем ярмо свое.
Это, пожалуй, самое пронзительное художественное свидетельство того драматического положения, в котором оказалось сознание русского человека в XVIII веке: и солнце сияло, и стремление ввысь и крылья есть, но ярмо страха тянет вниз. Эти стихи – не только о враждебности трона и правды, но и о необходимости коренного духовного перерождения личности для того, чтобы постижение правды было возможным.
Видимо, надо было перешагнуть шестой десяток, чтобы осознать «подростковую» сущность своего века. Пушкин прожил в два раза меньше Державина. А во сколько раз был мудрее. Наивно подсчитывать. Гораздо важнее задуматься вот над каким вопросом: а « состоялся» ли бы Пушкин, если б до него не было Державина? Ведь Петр Великий своей «безумно-молодой» деятельностью создал бездонную трещину между семью предшествующими веками отечественной истории и новым временем. Державинская поэзия – это «настил», по которому русская культура шла от Иллариона и автора «Слова», Владимира Мономаха, Епифания Премудрого и Аввакума к Пушкину. Выдержал. Не рухнул в бездну.
Пушкин сетовал, что у Державина – «ни одного выдержанного стихотворения»,- замечает современный исследователь и размышляет далее: «…о Пушкине и Лермонтове мы уже давно знаем, что читать… Мы знаем их и не юных, а Державин словно бы до седых волос – юн да юн».
Мысль, при всей её неразвёрнутости, глубоко верная. Державин молод во всем: и в удивлении по поводу вещей очевидных, и в гениальных видениях, никому, кроме него, не доступных, и в подобострастии, и в убеждении, что главное его достоинство в том, что « в правде черт», и в оптимизме, и пессимизме (да, да, и в пессимизме!) своем. Все у него – как будто внове.
А ведь XVIII век требовал от поэтов строгого соблюдения «правил», предписанных теоретиками, неукоснительного следования непререкаемым образцам (знаменитый «принцип авторитета» в искусстве классицизма). То есть – никакой инициативы, никакой «отсебятины»! Предельное в своей беспощадности давление на личность – и в государственной сфере, и в частной жизни, и в искусстве. Авторитеты античные, французские, немецкие, испанские, английские, домашние «образцы» («русские Расины», «российские Виргилии», «Гомеры» и т.п.), зарубежные и отечественные корифеи классицисткой эстетической теории – все это такою тяжестью рухнуло на русскую литературу во второй половине XVIII века, что она просто не могла не исторгнуть из своих недр человека, который один составил собою целое направление, целую эпоху в русском искусстве.» [6] Таков Г.Р.Державин, поэт, патриот, родиной которого была земля татарстанская, которая его всегда влекла к себе.
- Гарзавина А.В. Знаменитые люди о Казанском крае. Казань, 1987
- Загвозкина В.Г. Литературные тропы: поиски, встречи, находки. Казань, 1991
- Державин Г.Р. Стихотворения. М. Советская Россия, 1982
- Калиниченко М.М. Индивидуальные задания по русской литературе. Киев: Радянська школа, 1983
- Классика русской отечественной литературы. М. Книга, 1964
- Климентовский В.А. Русские писатели в Татарской АССР. Казань, 1974
- Новиков И. А.С.Пушкин. М. Детгиз, 1952
- Пушкин в школе. М. просвещение, 1998
[1] Калиниченко М.М. Индивидуальные задания по русской литературе в 8-10 классах. Киев: Радянська школа, 1983
[2] Новиков И. А. С. Пушкин. Биография. М. Детгиз, 1952
[3] Классики русской художественной литературы. М. Книга, 1964
[4] Державин Г. Д. Стихотворения. М. Советская Россия, 1982
[5] Пушкин в школе. М. Просвещение, 1978