Из поэмы "РУССКИЕ ЖЕНЩИНЫ"
И Пушкин тут был. Я узнала его.
Он другом был нашего детства,
В ЮрзуфЕ он жил у отца моего.
В ту пору проказ и кокетства.
Смеялись, болтали мы, бегали с ним,
Бросали друг в друга цветами.
Все наше семейство поехало в Крым,
И Пушкин отправился с нами.
Мы ехали весело. Вот наконец
И горы, и Черное море!
Велел постоять экипажам отец,
Гуляли мы тут на просторе.
Тогда уже был мне шестнадцатый год.
Гибка, высока не по летам,
Покинув семью, я стрелою вперед
Умчалась с курчавым поэтом;
Без шляпки, с распущенной длинной косой,
Полуденным солнцем палима,
Я к морю летела, — и был предо мной
Вид южного берега Крыма!
Я радостным взором глядела кругом,
Я прыгала, с морем играла;
Когда удалялся прилив, я бегом
До самой воды добегала,
Когда же прилив возвращался опять
И волны грядой подступали,
От них я спешила назад убежать,
А волны меня настигали.
И Пушкин смотрел. и смеялся, что я
Ботинки мои промочила.
"Молчите! идет гувернантка моя!" —
Сказала я строго. (Я скрыла,
Что ноги промокли). Потом я прочла
В "Онегине" чудные строки.
Я вспыхнула вся — я довольна была.
Теперь я стара, так далеки
Те красные дни! Я не буду скрывать,
Что Пушкин в то время казался
Влюбленным в меня. но, по правде сказать,
В кого он тогда не влюблялся!
Но, думаю, он не любил никого
Тогда, кроме Музы: едва ли
Не больше любви занимали его
Волненья ее и печали.
Юрзуф живописен: в роскошных садах
Долины его потонули,
У ног его море, вдали Аюдаг.
Татарские хижины льнули
К подножию скал; виноград выбегал
На кручу лозой отягченной,
И тополь местами недвижно стоял
Зеленой и стройной колонной.
Мы заняли дом под нависшей скалой,
Поэт наверху приютился,
Он нам говорил, что доволен судьбой,
Что в море и горы влюбился.
Прогулки его продолжались по дням
И были всегда одиноки,
у моря он часто бродил по ночам.
По-английски брал он уроки
У Лены, сестры моей: Байрон тогда
Его занимал чрезвычайно.
Случалось сестре перевесть иногда
Из Байрона что-нибудь — тайно;
Она мне читала попытки свои,
А после рвала и бросала,
Но Пушкину кто-то сказал из семьи,
Что Лена стихи сочиняла:
Поэт подобрал лоскутки под окном
И вывел все дело на сцену.
Хваля переводы, он долго потом
Конфузил несчастную Лену.
Окончив занятья, спускался он вниз
И с нами делился досугом;
У самой террасы стоял кипарис,
Поэт называл его другом,
Под ним заставал его часто рассвет,
Он с ним, уезжая, прощался.
И мне говорили, что Пушкина след
В туземной легенде остался:
"К поэту летал соловей по ночам,
Как в небо луна выплывала,
И вместе с поэтом он пел — и, певцам
Внимая, природа смолкала!
Потом соловей — повествует народ —
Летал сюда каждое лето:
И свищет, и плачет, и словно зовет
К забытому другу поэта!
Но умер поэт — прилетать перестал
Пернатый певец. Полный горя,
С тех пор кипарис сиротою стоял,
Внимая лишь ропоту моря. "
Но Пушкин надолго прославил его:
Туристы его навешают,
Садятся под ним и на память с него
Душистые ветки срывают.
В ГУРЗУФЕ
Он был когда-то здесь; на склоне этих гор
Стоял он в царственном раздумьи; это море
Влекло его мечты в невдомый простор
И отражалосья в подъятом к солнцу взоре.
На этом берегу, в соседстве диких скал,
Беглец толпы людской, лишь волн внимая шуму,
Свою великую в тиши он думал думу
И песни вольные в мечтаньях создавал.
Те песни разнеслись по свету, и доныне
В сердцах избранников они звучат. а он,
Певец земли родной, погиб, людской гордыней,
Отравой клеветы и завистью сражен.
В холодном сумраке безвременной могилы
На дальнем севере, под снежной пеленой,
Лежит он - днесь презренные зоилы
Святыню имени его сквернят хулой.
Но сердцу верится, что в царстве вечной ночи
Певцу невнятен шум житейской суеты;
Что, сквозь могильный свон, души бессмертной очи
Доступны лишь лучам бессмертной красоты;
Что, может быть, сюда, на этот склон оврага,
Где верные ему платан и кипарис
Под небом голубым и солнцем разрослись,
Где дремлют старые утесы Аю-Дага, -
Певца святая тень приносится порой
Вдали земных сует, страстей, обид и горя,
Как некогда, смотреть в простор безбрежный моря,
С волнами говорить и слушать их прибой.
КОКТЕБЕЛЬСКИЕ БЕРЕГА
Эти пределы священны уж тем, что однажды под вечер
Пушкин на них поглядел с корабля по дороге в Гурзуф.
ВСТРЕЧА С ПУШКИНЫМ
Я подымаюсь по белой дороге,
Пыльной, звенящей, крутой.
Не устают мои легкие ноги
Выситься над высотой.
Слева - крутая спина Аю-Дага,
Синяя бездна - окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест.
Вижу его на дороге и в гроте.
Смуглую руку у лба.
- Точно стеклянная на повороте
Продребезжала арба. -
Запах - из детства - какого-то дыма
Или каких-то племен.
Очарование прежнего Крыма
Пушкинских милых времен.
Пушкин! - Ты знал бы по первому взору,
Кто у тебя на пути.
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти.
Не опираясь о смуглую руку,
Я говорила б, идя,
Как глубоко презираю науку
И отвергаю вождя,
Как я люблю имена и знамена,
Волосы и голоса,
Старые вина и старые троны,
- Каждого встречного пса! -
Полуулыбки в ответ на вопросы,
И молодых королей.
Как я люблю огонек папиросы
В бархатной чаще аллей,
Комедиантов и звон тамбурина,
Золото и серебро,
Неповторимое имя: Марина,
Байрона и болеро,
Ладанки, карты, флаконы и свечи,
Запах кочевий и шуб,
Лживые, в душу идущие, речи
Очаровательных губ.
Эти слова: никогда и навеки,
За колесом - колею.
Смуглые руки и синие реки,
- Ах, - Мариулу твою! -
Треск барабана - мундир властелина -
Окна дворцов и карет,
Рощи в сияющей пасти камина,
Красные звезды ракет.
Вечное сердце свое и служенье
Только ему. Королю!
Сердце свое и свое отраженье
В зеркале. - Как я люблю.
Кончено. - Я бы уж не говорила,
Я посмотрела бы вниз.
Вы бы молчали, так грустно, так мило
Тонкий обняв кипарис.
Мы помолчали бы оба - не так ли? -
Глядя, как где-то у ног,
В милой какой-нибудь маленькой сакле
Первый блеснул огонек.
И - потому что от худшей печали
Шаг - и не больше - к игре! -
Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе.
ПУШКИНСКИЙ ГРОТ ПОД ГУРЗУФОМ
В гроте Пушкина светло-зеленая
И до дна прозрачная вода;
У кого душа в мечту влюбленная,
Тот придет на ялике сюда.
Дно морское с ялика исследуя,
Он немного нового найдет,
Но как будто с Пушкиным беседою
Оживет пред ним старинный грот.
Низкий свод его начнет ребячиться,
Обнажая след былых утех,
В этом своде где-то будто прячется
Звонкий, молодой поэта смех.
И в воде, сиянье отражающей,
Переливы струй так хороши,
Будто в ней, кристальной, поражающей
Есть частица пушкинской души.
ПУШКИН В КЕРЧИ
Здесь Пушкин был. Далеким летним днем
Здесь Пушкин был. Сорвал цветок на память.
И потерял. И не жалел о том,
Осыпав берег легкими следами.
Вдали остались зависть и вражда,
Вдали остались сплетни и доносы.
А здесь пылала голубым вода,
Как пунш, и парус реял альбатросом!
И разве кто-то мог предположить,
Что перед ним не просто соплеменник,
А будущего вечный старожил,
Отживших и неживших современник.
И думал он, что снова век жесток,
И что в его империи любезной
Приучен каждый помнить свой шесток.
И путь один. И этот путь - над бездной.
Давно остыли легкие следы -
Их занесло песками и годами
И вечным светом пристальной звезды,
И сколькими невечными следами.
Но помнит море - вдоль него поэт,
Роняя свет, идет - и юн и весел.
Улыбкой неба южного согрет!
А впереди - совсем немного весен.
***
Раевский. Пушкин! Славная Таврида.
Что помнят неохватные стволы?
Чья слава и великая обида
одно мгновенье высветит из мглы?
Чтобы его представить молчаливо,
достанет нам и страсти и порыва
среди камней и прошлого золы?
Нет, не достанет. Спит воображенье,
пока нас жарит солнце, а в ночи
оно опять признает пораженье,
и потому о Пушкине молчи.
Послушай море, угадать стараясь,
о чем оно бормочет нам, вздымаясь,
каменья перекатывая ртом.
И повтори слова его потом.