The power and glory of the war,
Faithless as their vain votaries, men,
Had pass'd to the triumphant Czar.
B y r о n
Тебе - но голос музы тёмной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?
Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе -
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.
Богат и славен Кочубей.(1)
Его луга необозримы;
Там табуны его коней
Пасутся вольны, нехранимы.
Кругом Полтавы хутора(2)
Окружены его садами,
И много у него добра,
Мехов, атласа, серебра
И на виду и под замками.
Но Кочубей богат и горд
Не долгогривыми конями,
Не златом, данью крымских орд,
Не родовыми хуторами,
Прекрасной дочерью своей
Гордится старый Кочубей.(3)
И то сказать: в Полтаве нет
Красавицы, Марии равной.
Она свежа, как вешний цвет,
Взлелеянный в тени дубравной.
Как тополь киевских высот,
Она стройна. Ее движенья
То лебедя пустынных вод
Напоминают плавный ход,
То лани быстрые стремленья.
Как пена, грудь ее бела.
Вокруг высокого чела,
Как тучи, локоны чернеют.
Звездой блестят ее глаза;
Ее уста, как роза, рдеют.
Но не единая краса
(Мгновенный цвет!) молвою шумной
В младой Марии почтена:
Везде прославилась она
Девицей скромной и разумной.
За то завидных женихов
Ей шлет Украйна и Россия;
Но от венца, как от оков,
Бежит пугливая Мария.
Всем женихам отказ - и вот
За ней сам гетман сватов шлет.(4)
Он стар. Он удручен годами,
Войной, заботами, трудами;
Но чувства в нем кипят, и вновь
Мазепа ведает любовь.
Мгновенно сердце молодое
Горит и гаснет. В нем любовь
Проходит и приходит вновь,
В нем чувство каждый день иное:
Не столь послушно, не слегка,
Не столь мгновенными страстями
Пылает сердце старика,
Окаменелое годами.
Упорно, медленно оно
В огне страстей раскалено;
Но поздний жар уж не остынет
И с жизнью лишь его покинет.
Не серна под утес уходит,
Орла послыша тяжкой лёт;
Одна в сенях невеста бродит,
Трепещет и решенья ждет.
И вся полна негодованьем
К ней мать идет и, с содроганьем
Схватив ей руку, говорит:
"Бесстыдный! старец нечестивый!
Возможно ль. нет, пока мы живы,
Нет! он греха не совершит.
Он, должный быть отцом и другом
Невинной крестницы своей.
Безумец! на закате дней
Он вздумал быть ее супругом".
Мария вздрогнула. Лицо
Покрыла бледность гробовая,
И охладев как неживая
Упала дева на крыльцо.
Она опомнилась, но снова
Закрыла очи - и ни слова
Не говорит. Отец и мать
Ей сердце ищут успокоить,
Боязнь и горесть разогнать,
Тревогу смутных дум устроить.
Напрасно. Целые два дня,
То молча плача, то стеня,
Мария не пила, не ела,
Шатаясь, бледная как тень,
Не зная сна. На третий день
Ее светлица опустела.
Никто не знал, когда и как
Она сокрылась. Лишь рыбак
Той ночью слышал конской топот,
Казачью речь и женской шопот,
И утром след осьми подков
Был виден на росе лугов.
Не только первый пух ланит
Да русы кудри молодые,
Порой и старца строгой вид,
Рубцы чела, власы седые
В воображенье красоты
Влагают страстные мечты.
И вскоре слуха Кочубея
Коснулась роковая весть:
Она забыла стыд и честь,
Она в объятиях злодея!
Какой позор! Отец и мать
Молву не смеют понимать.
Тогда лишь истина явилась
С своей ужасной наготой.
Тогда лишь только объяснилась
Душа преступницы младой.
Тогда лишь только стало явно,
Зачем бежала своенравно
Она семейственных оков,
Томилась тайно, воздыхала
И на приветы женихов
Молчаньем гордым отвечала;
Зачем так тихо за столом
Она лишь гетману внимала,
Когда беседа ликовала
И чаша пенилась вином;
Зачем она всегда певала
Те песни, кои он слагал,(5)
Когда он беден был и мал,
Когда молва его не знала;
Зачем с неженскою душой
Она любила конный строй,
И бранный звон литавр и клики
Пред бунчуком и булавой
Малороссийского владыки. (6)
Богат и знатен Кочубей.
Довольно у него друзей.
Свою омыть он может славу.
Он может возмутить Полтаву;
Внезапно средь его дворца
Он может мщением отца
Постигнуть гордого злодея;
Он может верною рукой
Вонзить. но замысел иной
Волнует сердце Кочубея.
Была та смутная пора,
Когда Россия молодая,
В бореньях силы напрягая,
Мужала с гением Петра.
Суровый был в науке славы
Ей дан учитель; не один
Урок нежданый и кровавый
Задал ей шведской паладин.
Но в искушеньях долгой кары
Перетерпев судеб удары,
Окрепла Русь. Так тяжкой млат,
Дробя стекло, кует булат.
Венчанный славой бесполезной,
Отважный Карл скользил над бездной.
Он шел на древнюю Москву,
Взметая русские дружины,
Как вихорь гонит прах долины
И клонит пыльную траву.
Он шел путем, где след оставил
В дни наши новый, сильный враг,
Когда падением ославил
Муж рока свой попятный шаг.(7)
Украйна глухо волновалась,
Давно в ней искра разгоралась.
Друзья кровавой старины
Народной чаяли войны,
Роптали, требуя кичливо,
Чтоб гетман узы их расторг,
И Карла ждал нетерпеливо
Их легкомысленный восторг.
Вокруг Мазепы раздавался
Мятежный крик: пора, пора!
Но старый гетман оставался
Послушным подданным Петра.
Храня суровость обычайну,
Спокойно ведал он Украйну,
Молве, казалось, не внимал
И равнодушно пировал.
"Что ж гетман? - юноши твердили,
Он изнемог; он слишком стар;
Труды и годы угасили
В нем прежний, деятельный жар.
Зачем дрожащею рукою
Еще он носит булаву?
Теперь бы грянуть нам войною
На ненавистную Москву!
Когда бы старый Дорошенко,(8)
Иль Самойлович молодой,(9)
Иль наш Палей(10), иль Гордеенко(11)
Владели силой войсковой;
Тогда б в снегах чужбины дальной
Не погибали казаки,
И Малороссии печальной
Освобождались уж полки".(12)
Так, своеволием пылая,
Роптала юность удалая,
Опасных алча перемен,
Забыв отчизны давний плен,
Богдана счастливые споры,
Святые брани, договоры
И славу дедовских времен.
Но старость ходит осторожно
И подозрительно глядит.
Чего нельзя и что возможно,
Еще не вдруг она решит.
Кто снидет в глубину морскую,
Покрытую недвижно льдом?
Кто испытующим умом
Проникнет бездну роковую
Души коварной? Думы в ней,
Плоды подавленных страстей,
Лежат погружены глубоко,
И замысел давнишних дней,
Быть может, зреет одиноко.
Как знать? Но чем Мазепа злей,
Чем сердце в нем хитрей и ложней,
Тем с виду он неосторожней
И в обхождении простей.
Как он умеет самовластно
Сердца привлечь и разгадать,
Умами править безопасно,
Чужие тайны разрешать!
С какой доверчивостью лживой,
Как добродушно на пирах
Со старцами старик болтливый
Жалеет он о прошлых днях,
Свободу славит с своевольным,
Поносит власти с недовольным,
С ожесточенным слезы льет,
С глупцом разумну речь ведет!
Не многим, может быть, известно,
Что дух его неукротим,
Что рад и честно и бесчестно
Вредить он недругам своим;
Что ни единой он обиды
С тех пор как жив не забывал,
Что далеко преступны виды
Старик надменный простирал;
Что он не ведает святыни,
Что он не помнит благостыни,
Что он не любит ничего,
Что кровь готов он лить как воду,
Что презирает он свободу,
Что нет отчизны для него.
Издавна умысел ужасный
Взлелеял тайно злой старик
В душе своей. Но взор опасный,
Враждебный взор его проник.
"Нет, дерзкий хищник, нет, губитель! -
Скрежеща мыслит Кочубей, -
Я пощажу твою обитель,
Темницу дочери моей;
Ты не истлеешь средь пожара,
Ты не издохнешь от удара
Казачей сабли. Нет, злодей,
В руках московских палачей,
В крови, при тщетных отрицаньях,
На дыбе, корчась в истязаньях,
Ты проклянешь и день и час,
Когда ты дочь крестил у нас,
И пир, на коем чести чашу
Тебе я полну наливал,
И ночь, когда голубку нашу
Ты, старый коршун, заклевал. "
Так! было время: с Кочубеем
Был друг Мазепа; в оны дни
Как солью, хлебом и елеем,
Делились чувствами они.
Их кони по полям победы
Скакали рядом сквозь огни;
Нередко долгие беседы
Наедине вели они -
Пред Кочубеем гетман скрытный
Души мятежной ненасытной
Отчасти бездну открывал
И о грядущих измененьях,
Переговорах, возмущеньях
В речах неясных намекал.
Так, было сердце Кочубея
В то время предано ему.
Но в горькой злобе свирепея,
Теперь позыву одному
Оно послушно; он голубит
Едину мысль и день и ночь:
Иль сам погибнет, иль погубит -
Отмстит поруганную дочь.
Но предприимчивую злобу
Он крепко в сердце затаил.
"В бессильной горести, ко гробу
Теперь он мысли устремил.
Он зла Мазепе не желает;
Всему виновна дочь одна.
Но он и дочери прощает:
Пусть богу даст ответ она,
Покрыв семью свою позором,
Забыв и небо и закон. "
А между тем орлиным взором
В кругу домашнем ищет он
Себе товарищей отважных,
Неколебимых, непродажных.
Во всем открылся он жене:(13)
Давно в глубокой тишине
Уже донос он грозный копит,
И гнева женского полна
Нетерпеливая жена
Супруга злобного торопит.
В тиши ночей, на ложе сна,
Как некой дух, ему она
О мщеньи шепчет, укоряет,
И слезы льет, и ободряет,
И клятвы требует - и ей
Клянется мрачный Кочубей.
Удар обдуман. С Кочубеем
Бесстрашный Искра(14) заодно.
И оба мыслят: "Одолеем;
Врага паденье решено.
Но кто ж, усердьем пламенея,
Ревнуя к общему добру,
Донос на мощного злодея
Предубежденному Петру
К ногам положит не робея?"
Между полтавских казаков,
Презренных девою несчастной,
Один с младенческих годов
Ее любил любовью страстной.
Вечерней, утренней порой,
На берегу реки родной,
В тени украинских черешен,
Бывало, он Марию ждал,
И ожиданием страдал,
И краткой встречей был утешен.
Он без надежд ее любил,
Не докучал он ей мольбою:
Отказа б он не пережил.
Когда наехали толпою
К ней женихи, из их рядов
Уныл и сир он удалился.
Когда же вдруг меж казаков
Позор Мариин огласился,
И беспощадная молва
Ее со смехом поразила,
И тут Мария сохранила
Над ним привычные права.
Но если кто хотя случайно
Пред ним Мазепу называл,
То он бледнел, терзаясь тайно,
И взоры в землю опускал.
.
Кто при звездах и при луне
Так поздно едет на коне?
Чей это конь неутомимый
Бежит в степи необозримой?
Казак на север держит путь,
Казак не хочет отдохнуть
Ни в чистом поле, ни в дубраве,
Ни при опасной переправе.
Как сткло булат его блестит,
Мешок за пазухой звенит,
Не спотыкаясь конь ретивый
Бежит, размахивая гривой.
Червонцы нужны для гонца,
Булат потеха молодца,
Ретивый конь потеха тоже -
Но шапка для него дороже.
За шапку он оставить рад
Коня, червонцы и булат,
Но выдаст шапку только с бою,
И то лишь с буйной головою.
Зачем он шапкой дорожит?
За тем, что в ней донос зашит,
Донос на гетмана злодея
Царю Петру от Кочубея.
Грозы не чуя между тем,
Неужасаемый ничем,
Мазепа козни продолжает.
С ним полномощный езуит(15)
Мятеж народный учреждает
И шаткой трон ему сулит.
Во тьме ночной они как воры
Ведут свои переговоры,
Измену ценят меж собой,
Слагают цыфр универсалов(16),
Торгуют царской головой,
Торгуют клятвами вассалов.
Какой-то нищий во дворец
Неведомо отколе ходит,
И Орлик,(17) гетманов делец,
Его приводит и выводит.
Повсюду тайно сеют яд
Его подосланные слуги:
Там на Дону казачьи круги
Они с Булавиным(18) мутят;
Там будят диких орд отвагу;
Там за порогами Днепра
Стращают буйную ватагу
Самодержавием Петра.
Маэепа всюду взор кидает
И письма шлет из края в край:
Угрозой хитрой подымает
Он на Москву Бахчисарай.
Король ему в Варшаве внемлет,
В стенах Очакова паша,
Во стане Карл и царь. Не дремлет
Его коварная душа;
Он, думой думу развивая,
Верней готовит свой удар;
В нем не слабеет воля злая,
Неутомим преступный жар.
Но как он вздрогнул, как воспрянул,
Когда пред ним незапно грянул
Упадший гром! когда ему,
Врагу России самому,
Вельможи русские послали(19)
В Полтаве писанный донос
И вместо праведных угроз,
Как жертве, ласки расточали;
И озабоченный войной,
Гнушаясь мнимой клеветой,
Донос оставя без вниманья,
Сам царь Иуду утешал
И злобу шумом наказанья
Смирить надолго обещал!
Мазепа, в горести притворной,
К царю возносит глас покорный.
"И знает бог, и видит свет:
Он, бедный гетман, двадцать лет
Царю служил душою верной;
Его щедротою безмерной
Осыпан, дивно вознесен.
О, как слепа, безумна злоба.
Ему ль теперь у двери гроба
Начать учение измен,
И потемнять благую славу?
Не он ли помощь Станиславу(20)
С негодованьем отказал,
Стыдясь, отверг венец Украйны
И договор и письма тайны
К царю, по долгу, отослал?
Не он ли наущеньям хана(21)
И цареградского салтана
Был глух? Усердием горя,
С врагами белого царя
Умом и саблей рад был спорить,
Трудов и жизни не жалел,
И ныне злобный недруг смел
Его седины опозорить!
И кто же? Искра, Кочубей!
Так долго быв его друзьями. "
И с кровожадными слезами,
В холодной дерзости своей,
Их казни требует злодей. (22)
Чьей казни. старец непреклонный!
Чья дочь в объятиях его?
Но хладно сердца своего
Он заглушает ропот сонный.
Он говорит: "В неравный спор
Зачем вступает сей безумец?
Он сам, надменный вольнодумец,
Сам точит на себя топор.
Куда бежит, зажавши вежды?
На чем он основал надежды?
Или. но дочери любовь
Главы отцовской не искупит.
Любовник гетману уступит,
Не то моя прольется кровь."
Мария, бедная Мария,
Краса черкасских дочерей!
Не знаешь ты, какого змия
Ласкаешь на груди своей.
Какой же властью непонятной
К душе свирепой и развратной
Так сильно ты привлечена?
Кому ты в жертву отдана?
Его кудрявые седины,
Его глубокие морщины,
Его блестящий, впалый взор,
Его лукавый разговор
Тебе всего, всего дороже:
Ты мать забыть для них могла,
Соблазном постланное ложе
Ты отчей сени предпочла.
Своими чудными очами
Тебя старик заворожил,
Своими тихими речами
В тебе он совесть усыпил;
Ты на него с благоговеньем
Возводишь ослепленный взор,
Его лелеешь с умиленьем -
Тебе приятен твой позор,
Ты им, в безумном упоеньи,
Как целомудрием горда -
Ты прелесть нежную стыда
В своем утратила паденьи.
Что стыд Марии? что молва?
Что для нее мирские пени,
Когда склоняется в колени
К ней старца гордая глава,
Когда с ней гетман забывает
Судьбы своей и труд и шум,
Иль тайны смелых, грозных дум
Ей, деве робкой, открывает?
И дней невинных ей не жаль,
И душу ей одна печаль
Порой, как туча, затмевает:
Она унылых пред собой
Отца и мать воображает;
Она, сквозь слезы, видит их
В бездетной старости, одних,
И, мнится, пеням их внимает.
О, если б ведала она,
Что уж узнала вся Украйна!
Но от нее сохранена
Еще убийственная тайна.
Мазепа мрачен. Ум его
Смущен жестокими мечтами.
Мария нежными очами
Глядит на старца своего.
Она, обняв его колени,
Слова любви ему твердит.
Напрасно: черных помышлений
Ее любовь не удалит.
Пред бедной девой с невниманьем
Он хладно потупляет взор,
И ей на ласковый укор
Одним ответствует молчаньем.
Удивлена, оскорблена,
Едва дыша, встает она
И говорит с негодованьем:
"Послушай, гетман; для тебя
Я позабыла всё на свете.
Навек однажды полюбя,
Одно имела я в предмете:
Твою любовь. Я для нее
Сгубила счастие мое,
Но ни о чем я не жалею.
Ты помнишь: в страшной тишине,
В ту ночь, как стала я твоею,
Меня любить ты клялся мне.
Зачем же ты меня не любишь?
М а з е п а.
Мой друг, несправедлива ты.
Оставь безумные мечты;
Ты подозреньем сердце губишь:
Нет, душу пылкую твою
Волнуют, ослепляют страсти.
Мария, верь: тебя люблю
Я больше славы, больше власти.
М а р и я.
Неправда: ты со мной хитришь.
Давно ль мы были неразлучны?
Теперь ты ласк моих бежишь;
Теперь они тебе докучны;
Ты целый день в кругу старшин,
В пирах, разъездах - я забыта;
Ты долгой ночью иль один,
Иль с нищим, иль у езуита;
Любовь смиренная моя
Встречает хладную суровость.
Ты пил недавно, знаю я,
Здоровье Дульской. Это новость;
Кто эта Дульская?
М а з е п а.
И ты
Ревнива? Мне ль, в мои ли лета
Искать надменного привета
Самолюбивой красоты?
И стану ль я, старик суровый,
Как праздный юноша, вздыхать,
Влачить позорные оковы
И жен притворством искушать?
М а р и я.
Нет, объяснись без отговорок
И просто, прямо отвечай.
М а з е п а.
Покой души твоей мне дорог,
Мария; так и быть: узнай.
Давно замыслили мы дело;
Теперь оно кипит у нас.
Благое время нам приспело;
Борьбы великой близок час.
Без милой вольности и славы
Склоняли долго мы главы
Под покровительством Варшавы,
Под самовластием Москвы.
Но независимой державой
Украйне быть уже пора:
И знамя вольности кровавой
Я подымаю на Петра.
Готово всё: в переговорах
Со мною оба короля;
И скоро в смутах, в бранных спорах,
Быть может, трон воздвигну я.
Друзей надежных я имею:
Княгиня Дульская и с нею
Мой езуит, да нищий сей
К концу мой замысел приводят.
Чрез руки их ко мне доходят
Наказы, письма королей.
Вот важные тебе признанья.
Довольна ль ты? Твои мечтанья
Рассеяны ль?
М а р и я.
О милый мой,
Ты будешь царь земли родной!
Твоим сединам как пристанет
Корона царская!
М а з е п а.
Постой.
Не всё свершилось. Буря грянет;
Кто может знать, что ждет меня?
М а р и я.
Я близ тебя не знаю страха -
Ты так могущ! О, знаю я:
Трон ждет тебя.
М а з е п а.
А если плаха.
М а р и я.
С тобой на плаху, если так.
Ах, пережить тебя могу ли?
Но нет: ты носишь власти знак.
М а з е п а.
Меня ты любишь?
М а р и я.
Я! люблю ли?
М а з е п а.
Скажи: отец или супруг
Тебе дороже?
М а р и я.
Милый друг,
К чему вопрос такой? тревожит
Меня напрасно он. Семью
Стараюсь я забыть мою.
Я стала ей в позор; быть может
(Какая страшная мечта!)
Моим отцом я проклята,
А за кого?
М а з е п а.
Так я дороже
Тебе отца? Молчишь.
М а р и я.
О боже!
М а з е п а.
Что ж? отвечай.
М а р и я.
Реши ты сам.
М а з е п а.
Послушай: если было б нам,
Ему иль мне, погибнуть надо,
А ты бы нам судьей была,
Кого б ты в жертву принесла,
Кому бы ты была ограда?
М а р и я.
Ах, полно! сердце не смущай!
Ты искуситель.
М а з е п а.
Отвечай!
М а р и я.
Ты бледен; речь твоя сурова.
О, не сердись! Всем, всем готова
Тебе я жертвовать, поверь;
Но страшны мне слова такие.
Довольно.
М а з е п а.
Помни же, Мария,
Что ты сказала мне теперь.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Луна спокойно с высоты
Над Белой-Церковью сияет
И пышных гетманов сады
И старый замок озаряет.
И тихо, тихо всё кругом;
Но в замке шопот и смятенье.
В одной из башен, под окном,
В глубоком, тяжком размышленьи,
Окован, Кочубей сидит
И мрачно на небо глядит.
Заутра казнь. Но без боязни
Он мыслит об ужасной казни;
О жизни не жалеет он.
Что смерть ему? желанный сон.
Готов он лечь во гроб кровавый.
Дрема долит. Но, боже правый!
К ногам злодея, молча, пасть
Как бессловесное созданье,
Царем быть отдану во власть
Врагу царя на поруганье,
Утратить жизнь - и с нею честь,
Друзей с собой на плаху весть,
Над гробом слышать их проклятья,
Ложась безвинным под топор,
Врага веселый встретить взор
И смерти кинуться в объятья,
Не завещая никому
Вражды к злодею своему.
И вспомнил он свою Полтаву
Обычный круг семьи, друзей,
Минувших дней богатство, славу,
И песни дочери своей,
И старый дом, где он родился,
Где знал и труд и мирный сон,
И всё, чем в жизни насладился,
Что добровольно бросил он,
И для чего? -
Но ключ в заржавом
Замке гремит - и пробуждён
Несчастный думает: вот он!
Вот на пути моем кровавом
Мой вождь под знаменем креста,
Грехов могущий разрешитель,
Духовной скорби врач, служитель
За нас распятого Христа,
Его святую кровь и тело
Принесший мне, да укреплюсь,
Да приступлю ко смерти смело
И жизни вечной приобщусь!
И с сокрушением сердечным
Готов несчастный Кочубей
Перед всесильным, бесконечным
Излить тоску мольбы своей.
Но не отшельника святого,
Он гостя узнает иного:
Свирепый Орлик перед ним.
И отвращением томим,
Страдалец горько вопрошает:
"Ты здесь, жестокой человек?
Зачем последний мой ночлег
Еще Мазепа возмущает?"
О р л и к.
Допрос не кончен: отвечай.
К о ч у б е й.
Я отвечал уже: ступай,
Оставь меня.
О р л и к.
Еще признанья
Пан гетман требует.
К о ч у б е й.
Но в чем?
Давно сознался я во всем,
Что вы хотели. Показанья
Мои все ложны. Я лукав,
Я строю козни. Гетман прав.
Чего вам более?
О р л и к.
Мы знаем,
Что ты несчетно был богат;
Мы знаем: не единый клад
Тобой в Диканьке(23) укрываем.
Свершиться казнь твоя должна;
Твое имение сполна
В казну поступит войсковую -
Таков закон. Я указую
Тебе последний долг: открой,
Где клады, скрытые тобой?
К о ч у б е й.
Так, не ошиблись вы: три клада
В сей жизни были мне отрада.
И первый клад мой честь была,
Клад этот пытка отняла;
Другой был клад невозвратимый
Честь дочери моей любимой.
Я день и ночь над ним дрожал:
Мазепа этот клад украл.
Но сохранил я клад последний,
Мой третий клад: святую месть.
Ее готовлюсь богу снесть.
О р л и к.
Старик, оставь пустые бредни:
Сегодня покидая свет,
Питайся мыслию суровой.
Шутить не время. Дай ответ,
Когда не хочешь пытки новой:
Где спрятал деньги?
К о ч у б е й.
Злой холоп!
Окончишь ли допрос нелепый?
Повремени; дай лечь мне в гроб,
Тогда ступай себе с Мазепой
Мое наследие считать
Окровавленными перстами,
Мои подвалы разрывать,
Рубить и жечь сады с домами.
С собой возьмите дочь мою;
Она сама вам всё расскажет,
Сама все клады вам укажет;
Но ради господа молю,
Теперь оставь меня в покое.
О р л и к.
Где спрятал деньги? укажи.
Не хочешь? - Деньги где? скажи,
Иль выйдет следствие плохое.
Подумай; место нам назначь.
Молчишь? - Ну, в пытку. Гей, палач!(24)
Палач вошел.
О, ночь мучений!
Но где же гетман? где злодей?
Куда бежал от угрызений
Змеиной совести своей?
В светлице девы усыпленной,
Еще незнанием блаженной,
Близь ложа крестницы младой
Сидит с поникшею главой
Мазепа тихой и угрюмый.
В его душе проходят думы,
Одна другой мрачней, мрачней.
"Умрет безумный Кочубей;
Спасти нельзя его. Чем ближе
Цель гетмана, тем тверже он
Быть должен властью облечен,
Тем перед ним склоняться ниже
Должна вражда. Спасенья нет:
Доносчик и его клеврет
Умрут". Но брося взор на ложе,
Мазепа думает: "О боже!
Что будет с ней, когда она
Услышит слово роковое?
Досель она еще в покое -
Но тайна быть сохранена
Не может долее. Секира,
Упав поутру, загремит
По всей Украйне. Голос мира
Вокруг нее заговорит.
Ах, вижу я: кому судьбою
Волненья жизни суждены,
Тот стой один перед грозою,
Не призывай к себе жены.
В одну телегу впрячь неможно
Коня и трепетную лань.
Забылся я неосторожно:
Теперь плачу безумства дань.
Всё, что цены себе не знает,
Всё, всё, чем жизнь мила бывает,
Бедняжка принесла мне в дар,
Мне, старцу мрачному, - и что же?
Какой готовлю ей удар! -"
И он глядит: на тихом ложе
Как сладок юности покой!
Как сон ее лелеет нежно!
Уста раскрылись; безмятежно
Дыханье груди молодой;
А завтра, завтра. содрогаясь
Мазепа отвращает взгляд,
Встает и, тихо пробираясь,
В уединенный сходит сад.
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы.
Но мрачны странные мечты
В душе Мазепы: звезды ночи,
Как обвинительные очи,
За ним насмешливо глядят.
И тополи, стеснившись в ряд,
Качая тихо головою,
Как судьи, шепчут меж собою.
И летней, теплой ночи тьма
Душна как черная тюрьма.
Вдруг. слабый крик. невнятный стон
Как бы из замка слышит он.
То был ли сон воображенья,
Иль плач совы, иль зверя вой,
Иль пытки стон, иль звук иной -
Но только своего волненья
Преодолеть не мог старик
И на протяжный слабый крик
Другим ответствовал - тем криком,
Которым он в весельи диком
Поля сраженья оглашал,
Когда с Забелой, с Гамалеем,
И - с ним. и с этим Кочубеем
Он в бранном пламени скакал.
Зари багряной полоса
Объемлет ярко небеса.
Блеснули долы, холмы, нивы,
Вершины рощ и волны рек.
Раздался утра шум игривый,
И пробудился человек.
Еще Мария сладко дышит,
Дремой объятая, и слышит
Сквозь легкой сон, что кто-то к ней
Вошел и ног ее коснулся.
Она проснулась - но скорей
С улыбкой взор ее сомкнулся
От блеска утренних лучей.
Мария руки протянула
И с негой томною шепнула:
"Мазепа, ты. " Но голос ей
Иной ответствует. о боже!
Вздрогнув, она глядит. и что же?
Пред нею мать.
М а т ь.
Молчи, молчи;
Не погуби нас: я в ночи
Сюда прокралась осторожно
С единой, слезною мольбой.
Сегодня казнь. Тебе одной
Свирепство их смягчить возможно.
Спаси отца.
Д о ч ь, в ужасе
Какой отец?
Какая казнь?
М а т ь.
Иль ты доныне
Не знаешь. нет! ты не в пустыне,
Ты во дворце; ты знать должна,
Как сила гетмана грозна,
Как он врагов своих карает.
Как государь ему внимает.
Но вижу: скорбную семью
Ты отвергаешь для Мазепы;
Тебя я сонну застаю,
Когда свершают суд свирепый,
Когда читают приговор,
Когда готов отцу топор.
Друг другу, вижу, мы чужие.
Опомнись, дочь моя! Мария,
Беги, пади к его ногам,
Спаси отца, будь ангел нам:
Твой взгляд злодеям руки свяжет,
Ты можешь их топор отвесть.
Рвись, требуй - гетман не откажет:
Ты для него забыла честь,
Родных и бога.
Д о ч ь.
Что со мною?
Отец. Мазепа. казнь - с мольбою
Здесь, в этом замке мать моя -
Нет, иль ума лишилась я,
Иль это грезы.
М а т ь.
Бог с тобою,
Нет, нет - не грезы, не мечты.
Ужель еще не знаешь ты,
Что твой отец ожесточенный
Бесчестья дочери не снес
И, жаждой мести увлеченный,
Царю на гетмана донес.
Что в истязаниях кровавых
Сознался в умыслах лукавых,
В стыде безумной клеветы,
Что, жертва смелой правоты,
Врагу он выдан головою,
Что пред громадой войсковою,
Когда его не осенит
Десница вышняя господня,
Он должен быть казнен сегодня,
Что здесь покаместь он сидит
В тюремной башне.
Д о ч ь.
Боже, боже.
Сегодня! - бедный мой отец!
И дева падает на ложе,
Как хладный падает мертвец.
Пестреют шапки. Копья блещут.
Бьют в бубны. Скачут сердюки.(25)
В строях ровняются полки.
Толпы кипят. Сердца трепещут.
Дорога, как змеиный хвост,
Полна народу, шевелится.
Средь поля роковой намост.
На нем гуляет, веселится
Палач и алчно жертвы ждет:
То в руки белые берет,
Играючи, топор тяжелый,
То шутит с чернию веселой.
В гремучий говор всё слилось:
Крик женской, брань, и смех, и ропот.
Вдруг восклицанье раздалось
И смолкло всё. Лишь конской топот
Был слышен в грозной тишине.
Там, окруженный сердюками,
Вельможный гетман с старшинами
Скакал на вороном коне.
А там по киевской дороге
Телега ехала. В тревоге
Все взоры обратили к ней.
В ней, с миром, с небом примиренный,
Могущей верой укрепленный
Сидел безвинный Кочубей,
С ним Искра тихой, равнодушный,
Как агнец, жребию послушный.
Телега стала. Раздалось
Моленье ликов громогласных.
С кадил куренье поднялось.
За упокой души несчастных
Безмолвно молится народ,
Страдальцы за врагов. И вот
Идут они, взошли. На плаху,
Крестясь, ложится Кочубей.
Как будто в гробе, тьмы людей
Молчат. Топор блеснул с размаху,
И отскочила голова.
Всё поле охнуло. Другая
Катится вслед за ней, мигая.
Зарделась кровию трава -
И сердцем радуясь во злобе
Палач за чуб поймал их обе
И напряженною рукой
Потряс их обе над толпой.
Свершилась казнь. Народ беспечный
Идет, рассыпавшись, домой
И про свои заботы вечны
Уже толкует меж собой.
Пустеет поле понемногу.
Тогда чрез пеструю дорогу
Перебежали две жены.
Утомлены, запылены,
Они, казалось, к месту казни
Спешили полные боязни.
"Уж поздно", - кто-то им сказал
И в поле перстом указал.
Там роковой намост ломали,
Молился в черных ризах поп,
И на телегу подымали
Два казака дубовый гроб.
Один пред конною толпой
Мазепа, грозен, удалялся
От места казни. Он терзался
Какой-то страшной пустотой.
Никто к нему не приближался,
Не говорил он ничего;
Весь в пене мчался конь его.
Домой приехав, "что Мария?"
Спросил Мазепа. Слышит он
Ответы робкие, глухие.
Невольным страхом поражен,
Идет он к ней; в светлицу входит:
Светлица тихая пуста -
Он в сад, и там смятенный бродит;
Но вкруг широкого пруда,
В кустах, вдоль сеней безмятежных
Все пусто, нет нигде следов -
Ушла! - Зовет он слуг надежных,
Своих проворных сердюков.
Они бегут. Храпят их кони -
Раздался дикой клик погони,
Верхом - и скачут молодцы
Во весь опор во все концы.
Бегут мгновенья дорогие.
Не возвращается Мария.
Никто не ведал, не слыхал,
Зачем и как она бежала.
Мазепа молча скрежетал.
Затихнув, челядь трепетала.
В груди кипучий яд нося,
В светлице гетман заперся.
Близь ложа там во мраке ночи
Сидел он, не смыкая очи,
Нездешней мукою томим.
Поутру, посланные слуги
Один явились за другим.
Чуть кони двигались. Подпруги,
Подковы, узды, чепраки,
Всё было пеною покрыто,
В крови, растеряно, избито -
Но ни один ему принесть
Не мог о бедной деве весть.
И след ее существованья
Пропал как будто звук пустой,
И мать одна во мрак изгнанья
Умчала горе с нищетой.
Души глубокая печаль
Стремиться дерзновенно в даль
Вождю Украйны не мешает.
Твердея в умысле своем,
Он с гордым шведским королем
Свои сношенья продолжает.
Меж тем, чтоб обмануть верней
Глаза враждебного сомненья,
Он, окружась толпой врачей,
На ложе мнимого мученья
Стоная молит исцеленья.
Плоды страстей, войны, трудов
Болезни, дряхлость и печали,
Предтечи смерти, приковали
Его к одру. Уже готов
Он скоро бренный мир оставить;
Святой обряд он хочет править,
Он архипастыря зовет
К одру сомнительной кончины;
И на коварные седины
Елей таинственный течет.
Но время шло. Москва напрасно
К себе гостей ждала всечасно,
Средь старых, вражеских могил
Готовя шведам тризну тайну.
Незапно Карл поворотил
И перенес войну в Украйну.
И день настал. Встает с одра
Мазепа, сей страдалец хилый,
Сей труп живой, еще вчера
Стонавший слабо над могилой.
Теперь он мощный враг Петра.
Теперь он, бодрый, пред полками
Сверкает гордыми очами
И саблей машет - и к Десне
Проворно мчится на коне.
Согбенный тяжко жизнью старой,
Так оный хитрый кардинал,
Венчавшись римскою тиарой,
И прям, и здрав, и молод стал.
И весть на крыльях полетела.
Украйна смутно зашумела:
"Он перешел, он изменил,
К ногам он Карлу положил
Бунчук покорный". Пламя пышет,
Встает кровавая заря
Войны народной.
Кто опишет
Негодованье, гнев царя?(26)
Гремит анафема в соборах;
Мазепы лик терзает кат.(27)
На шумной раде, в вольных спорах
Другого гетмана творят.
С брегов пустынных Енисея
Семейства Искры, Кочубея
Поспешно призваны Петром.
Он с ними слезы проливает.
Он их, лаская, осыпает
И новой честью и добром.
Мазепы враг, наездник пылкий,
Старик Палей из мрака ссылки
В Украйну едет в царский стан.
Трепещет бунт осиротелый.
На плахе гибнет Чечель(28) смелый
И запорожский атаман.
И ты, любовник бранной славы,
Для шлема кинувший венец,
Твой близок день, ты вал Полтавы
Вдали завидел наконец.
И царь туда ж помчал дружины.
Они как буря притекли -
И оба стана средь равнины
Друг друга хитро облегли.
Не раз избитый в схватке смелой,
Заране кровью опьянелый,
С бойцом желанным наконец
Так грозный сходится боец.
И злобясь видит Карл могучий
Уж не расстроенные тучи
Несчастных нарвских беглецов,
А нить полков блестящих, стройных
Послушных, быстрых и спокойных,
И ряд незыблемый штыков.
Но он решил: заутра бой.
Глубокой сон во стане шведа.
Лишь под палаткою одной
Ведется шопотом беседа.
"Нет, вижу я, нет, Орлик мой,
Поторопились мы некстати:
Расчет и дерзкой и плохой,
И в нем не будет благодати.
Пропала, видно, цель моя.
Что делать? Дал я промах важный:
Ошибся в этом Карле я.
Он мальчик бойкой и отважный;
Два-три сраженья разыграть,
Конечно, может он с успехом,
К врагу на ужин прискакать,(29)
Ответствовать на бомбу смехом;(30)
Не хуже русского стрелка
Прокрасться в ночь ко вражью стану;
Свалить как нынче казака
И обменять на рану рану;(31)
Но не ему вести борьбу
С самодержавным великаном:
Как полк, вертеться он судьбу
Принудить хочет барабаном;
Он слеп, упрям, нетерпелив,
И легкомыслен, и кичлив,
Бог весть какому счастью верит;
Он силы новые врага
Успехом прошлым только мерит -
Сломить ему свои рога.
Стыжусь: воинственным бродягой
Увлекся я на старость лет;
Был ослеплен его отвагой
И беглым счастием побед,
Как дева робкая."
О р л и к.
Сраженья
Дождемся. Время не ушло
С Петром опять войти в сношенья:
Еще поправить можно ало.
Разбитый нами, нет сомненья,
Царь не отвергнет примиренья.
М а з е п а.
Нет, поздно. Русскому царю
Со мной мириться невозможно.
Давно решилась непреложно
Моя судьба. Давно горю
Стесненной злобой. Под Азовым
Однажды я с царем суровым
Во ставке ночью пировал:
Полны вином кипели чаши,
Кипели с ними речи наши.
Я слово смелое сказал.
Смутились гости молодые.
Царь, вспыхнув, чашу уронил
И за усы мои седые
Меня с угрозой ухватил.
Тогда, смирясь в бессильном гневе,
Отмстить себе я клятву дал;
Носил ее - как мать во чреве
Младенца носит. Срок настал.
Так, обо мне воспоминанье
Хранить он будет до конца.
Петру я послан в наказанье;
Я терн в листах его венца:
Он дал бы грады родовые
И жизни лучшие часы,
Чтоб снова как во дни былы
Держать Мазепу за усы.
Но есть еще для нас надежды:
Кому бежать, решит заря.
Умолк и закрывает вежды
Изменник русского царя.
Горит восток зарею новой
Уж на равнине, по холмам
Грохочут пушки. Дым багровый
Кругами всходит к небесам
Навстречу утренним лучам.
Полки ряды свои сомкнули.
В кустах рассыпались стрелки.
Катятся ядра, свищут пули;
Нависли хладные штыки.
Сыны любимые победы,
Сквозь огнь окопов рвутся шведы;
Волнуясь, конница летит;
Пехота движется за нею
И тяжкой твердостью своею
Ее стремление крепит.
И битвы поле роковое
Гремит, пылает здесь и там,
Но явно счастье боевое
Служить уж начинает нам.
Пальбой отбитые дружины,
Мешаясь, падают во прах.
Уходит Розен сквозь теснины;
Сдается пылкой Шлипенбах.
Тесним мы шведов рать за ратью;
Темнеет слава их знамен,
И бога браней благодатью
Наш каждый шаг запечатлен.
Тогда-то свыше вдохновенный
Раздался звучный глас Петра:
"За дело, с богом!" Из шатра,
Толпой любимцев окруженный,
Выходит Петр. Его глаза
Сияют. Лик его ужасен.
Движенья быстры. Он прекрасен,
Он весь, как божия гроза.
Идет. Ему коня подводят.
Ретив и смирен верный конь.
Почуя роковой огонь,
Дрожит. Глазами косо водит
И мчится в прахе боевом,
Гордясь могущим седоком.
Уж близок полдень. Жар пылает.
Как пахарь, битва отдыхает.
Кой-где гарцуют казаки.
Ровняясь строятся полки.
Молчит музыка боевая.
На холмах пушки присмирев
Прервали свой голодный рев.
И се - равнину оглашая
Далече грянуло ура:
Полки увидели Петра.
И он промчался пред полками,
Могущ и радостен как бой.
Он поле пожирал очами.
За ним вослед неслись толпой
Сии птенцы гнезда Петрова -
В пременах жребия земного
В трудах державства и войны
Его товарищи, сыны;
И Шереметев благородный,
И Брюс, и Боур, и Репнин,
И, счастья баловень безродный
Полудержавный властелин.
И перед синими рядами
Своих воинственных дружин,
Несомый верными слугами,
В качалке, бледен, недвижим,
Страдая раной, Карл явился.
Вожди героя шли за ним.
Он в думу тихо погрузился
Смущенный взор изобразил
Необычайное волненье.
Казалось, Карла приводил
Желанный бой в недоуменье.
Вдруг слабым манием руки
На русских двинул он полки.
И с ними царские дружины
Сошлись в дыму среди равнины:
И грянул бой, Полтавской бой!
В огне, под градом раскаленным,
Стеной живою отраженным,
Над падшим строем свежий строй
Штыки смыкает. Тяжкой тучей
Отряды конницы летучей,
Браздами, саблями звуча,
Сшибаясь, рубятся с плеча.
Бросая груды тел на груду,
Шары чугунные повсюду
Меж ними прыгают, разят,
Прах роют и в крови шипят.
Швед, русский - колет, рубит, режет.
Бой барабанный, клики, скрежет,
Гром пушек, топот, ржанье, стон,
И смерть и ад со всех сторон.
Среди тревоги и волненья
На битву взором вдохновенья
Вожди спокойные глядят,
Движенья ратные следят,
Предвидят гибель и победу
И в тишине ведут беседу.
Но близ московского царя
Кто воин сей под сединами?
Двумя поддержан казаками,
Сердечной ревностью горя,
Он оком опытным героя
Взирает на волненье боя.
Уж на коня не вскочит он,
Одрях в изгнанье сиротея,
И казаки на клич Палея
Не налетят со всех сторон!
Но что ж его сверкнули очи,
И гневом, будто мглою ночи,
Покрылось старое чело?
Что возмутить его могло?
Иль он, сквозь бранный дым, увидел
Врага Мазепу, и в сей миг
Свои лета возненавидел
Обезоруженный старик?
Мазепа, в думу погруженный,
Взирал на битву, окруженный
Толпой мятежных казаков,
Родных, старшин и сердюков.
Вдруг выстрел. Старец обратился
У Войнаровского в руках
Мушкетный ствол еще дымился.
Сраженный в нескольких шагах,
Младой казак в крови валялся,
А конь, весь в пене и пыли,
Почуя волю, дико мчался,
Скрываясь в огненной дали.
Казак на гетмана стремился
Сквозь битву с саблею в руках,
С безумной яростью в очах.
Старик, подъехав, обратился
К нему с вопросом. Но казак
Уж умирал. Потухший зрак
Еще грозил врагу России;
Был мрачен помертвелый лик,
И имя нежное Марии
Чуть лепетал еще язык.
Но близок, близок миг победы.
Ура! мы ломим; гнутся шведы.
О славный час! о славный вид!
Еще напор - и враг бежит.(32)
И следом конница пустилась,
Убийством тупятся мечи,
И падшими вся степь покрылась
Как роем черной саранчи.
Пирует Петр. И горд и ясен
И славы полон взор его.
И царской пир его прекрасен.
При кликах войска своего,
В шатре своем он угощает
Своих вождей, вождей чужих,
И славных пленников ласкает,
И за учителей своих
Заздравный кубок подымает.
Но где же первый, званый гость?
Где первый, грозный наш учитель,
Чью долговременную злость
Смирил полтавский победитель?
И где ж Мазепа? где злодей?
Куда бежал Иуда в страхе?
Зачем король не меж гостей?
Зачем изменник не на плахе?(33)
Верхом, в глуши степей нагих,
Король и гетман мчатся оба.
Бегут. Судьба связала их.
Опасность близкая и злоба
Даруют силу королю.
Он рану тяжкую свою
Забыл. Поникнув головою,
Он скачет, русскими гоним,
И слуги верные толпою
Чуть могут следовать за ним.
Обозревая зорким взглядом
Степей широкой полукруг,
С ним старый гетман скачет рядом.
Пред ними хутор. Что же вдруг
Мазепа будто испугался?
Что мимо хутора помчался
Он стороной во весь опор?
Иль этот запустелый двор,
И дом, и сад уединенный,
И в поле отпертая дверь
Какой-нибудь рассказ забвенный
Ему напомнили теперь?
Святой невинности губитель!
Узнал ли ты сию обитель,
Сей дом, веселый прежде дом,
Где ты, вином разгоряченный,
Семьей счастливой окруженный,
Шутил бывало за столом?
Узнал ли ты приют укромный,
Где мирный ангел обитал,
И сад, откуда ночью тёмной
Ты вывел в степь. Узнал, узнал!
Ночные тени степь объемлют.
На бреге синего Днепра
Между скалами чутко дремлют
Враги России и Петра.
Щадят мечты покой героя,
Урон Полтавы он забыл.
Но сон Мазепы смутен был.
В нем мрачный дух не знал покоя.
И вдруг в безмолвии ночном
Его зовут. Он пробудился.
Глядит: над ним, грозя перстом,
Тихонько кто-то наклонился.
Он вздрогнул как под топором.
Пред ним с развитыми власами,
Сверкая впалыми глазами,
Вся в рубище, худа, бледна,
Стоит, луной освещена.
"Иль это сон. Мария. ты ли?"
М а р и я.
Ах, тише, тише, друг. Сейчас
Отец и мать глаза закрыли.
Постой. услышать могут нас.
М а з е п а.
Мария, бедная Мария!
Опомнись! Боже. Что с тобой?
М а р и я.
Послушай: хитрости какие!
Что за рассказ у них смешной?
Она за тайну мне сказала,
Что умер бедный мой отец,
И мне тихонько показала
Седую голову - творец!
Куда бежать нам от злоречья?
Подумай: эта голова
Была совсем не человечья,
А волчья - видишь: какова!
Чем обмануть меня хотела!
Не стыдно ль ей меня пугать?
И для чего? чтоб я не смела
С тобой сегодня убежать!
Возможно ль?
С горестью глубокой
Любовник ей внимал жестокой.
Но, вихрю мыслей предана,
"Однако ж, - говорит она, -
Я помню поле. праздник шумный.
И чернь. и мертвые тела.
На праздник мать меня вела.
Но где ж ты был. С тобою розно
Зачем в ночи скитаюсь я?
Пойдем домой. Скорей. уж поздно.
Ах, вижу, голова моя
Полна волнения пустого:
Я принимала за другого
Тебя, старик. Оставь меня.
Твой взор насмешлив и ужасен.
Ты безобразен. Он прекрасен:
В его глазах блестит любовь,
В его речах такая нега!
Его усы белее снега,
А на твоих засохла кровь. "
И с диким смехом завизжала,
И легче серны молодой
Она вспрыгнула, побежала
И скрылась в темноте ночной.
Редела тень. Восток алел
Огонь казачий пламенел.
Пшеницу казаки варили;
Драбанты у брегу Днепра
Коней расседланных поили.
Проснулся Карл. "Ого! пора!
Вставай, Мазепа. Рассветает."
Но гетман уж не спит давно.
Тоска, тоска его снедает;
В груди дыханье стеснено.
И молча он коня седлает,
И скачет с беглым королем,
И страшно взор его сверкает,
С родным прощаясь рубежом.
Прошло сто лет - и что ж осталось
От сильных, гордых сих мужей,
Столь полных волею страстей?
Их поколенье миновалось -
И с ним исчез кровавый след
Усилий, бедствий и побед.
В гражданстве северной державы,
В ее воинственной судьбе,
Лишь ты воздвиг, герой Полтавы,
Огромный памятник себе.
В стране - где мельниц ряд крылатый
Оградой мирной обступил
Бендер пустынные раскаты,
Где бродят буйволы рогаты
Вокруг воинственных могил, -
Останки разоренной сени,
Три углубленные в земле
И мхом поросшие ступени
Гласят о шведском короле.
С них отражал герой безумный
Один в толпе домашних слуг,
Турецкой рати приступ шумный,
И бросил шпагу под бунчук;
И тщетно там пришлец унылый
Искал бы гетманской могилы:
Забыт Мазепа с давних пор!
Лишь в торжествующей святыне
Раз в год анафемой доныне,
Грозя, гремит о нем собор.
Но сохранилася могила,
Где двух страдальцев прах почил;
Меж древних праведных могил
Их мирно церковь приютила.(34)
Цветет в Диканьке древний ряд
Дубов, друзьями насажденных;
Они о праотцах казненных
Доныне внукам говорят.
Но дочь преступница. преданья
Об ней молчат. Ее страданья,
Ее судьба, ее конец
Непроницаемою тьмою
От нас закрыты. Лишь порою
Слепой украинский певец,
Когда в селе перед народом
Он песни гетмана бренчит,
О грешной деве мимоходом
Казачкам юным говорит.
Образ Мазепы в поэме А.С. Пушкина "Полтава"
МАЗЕПА — герой поэмы А.С.Пушкина «Полтава» (1828). Иван Степанович Мазепа (1644-1709) — реальное историческое лицо, гетман Украины с 1687 по 1708 год. Стремившийся к отделению Украины от России, он во время Северной войны изменил Петру, перешел на сторону шведов, а после Полтавской битвы (1709) бежал вместе со шведским королем Карлом XII. В поэме Пушкина гетману дана беспощадно-резкая, уничтожающая характеристика, поразительная по своей одноплановости (что сам поэт объяснял верностью историческим фактам). М. предстает в поэме как человек абсолютно аморальный, бесчестный, мстительный, злобный, как вероломный лицемер, для которого нет ничего святого (он «не ведает святыни», «не помнит благостыни»), человек, привыкший любой ценой добиваться поставленной цели. Преступный соблазнитель своей юной крестницы Марии, он предает публичной казни ее отца Кочубея и — уже приговоренного к смерти — подвергает жестокой пытке, дабы выведать, где спрятал тот свои клады. Столь же беспощадно изображена и политическая деятельность М. Его слова о свободе Отчизны — откровенная политическая демагогия и прямая ложь: отпадение Украины от России означало бы ее зависимость от Швеции и Польши, на помощь которых М. так рассчитывал. Практическая подготовка заговора М. представлена в поэме как польская интрига, как отвратительный политический торг («Торгуют царской головой, // Торгуют клятвами вассалов»). Истинные мотивы деятельности М. — месть оскорбившему его Петру, а главное — безудержное, ненасытное властолюбие («И скоро в смутах, в бранных спорах, // Быть может, трон воздвигну я»). Весь этот нравственно-психологический комплекс (жажда власти, возвышения, личного самоутверждения при полнейшей неразборчивости в средствах) Пушкин полагал типичным для новой знати вообще, украинским вариантом которой считал он М. Ведь еще недавно — в отличие от богатого и знатного Кочубея — М. был беден, безвестен, социально ничтожен («беден был и мал»). Но дело не только в личных качествах М. Само его выступление изображено в поэме как враждебное преобразованиям Петра, всецело обращенное в прошлое, сродное бунту московских стрельцов. И точно так же, как в «Стансах» (1826) «буйному стрельцу» противопоставлен преданный Петру, но независимый и честный аристократ Долгорукий, так и в «Полтаве» «друзьям кровавой старины» противостоит родовитый и знатный Кочубей, тоже не побоявшийся сказать правду о заговоре М. Казнь Кочубея представлена в «Полтаве» как трагическая ошибка Петра, но ошибка не случайная. Петр поверил М. и не поверил Кочубею, ибо в большей мере опирался на новую знать, а не на древнюю аристократию. И эта проблема переориентации верховной власти на союз со старинным русским дворянством, к которому поэт причислял и себя, была одной из важнейших для Пушкина начиная со второй половины 1820-х гг. «Полтава» была политическим уроком и укором новому царю, также совершившему трагическую ошибку, какой казалась Пушкину расправа над декабристами. Герой и сюжет поэмы «Полтава» были воплощены в опере П.
П.И. Чайковского «Мазепа» (1883), в которой на первый план выдвинулась история любви М. и Марии, образ гетмана был явно облагорожен и наделен лирическими интонациями.
«ПОЛТАВА» ПУШКИНА И ЖАНР РОМАНТИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ
Жанровое своеобразие «Полтавы» стало предметом обсуждения и споров уже в ранних критических отзывах о поэме. Критик «Галатеи» недоумевал, почему автор «назвал. свою поэму Полтавою, которая поставлена у него почти в невидном уголке? Главное действие, — по мнению критика, — только скользит, так сказать, мимо Полтавы».
Как видим, критик ставил Пушкину в вину недостаточное развитие исторической сюжетной линии, соотнося, очевидно, «Полтаву» с традиционным жанром эпической поэмы. Через ряд лет в том же журнале был сформулирован и прямой вывод по данному вопросу: «Полтава» «слишком далека от эпопеи», не удовлетворяя ее требованиям даже «вполовину».
Критик «Сына отечества» в оценке исторической поэмы Пушкина исходил из представления о «новом роде» поэзии, «сотворенном» гением (Байроном) и принятом его «последователем» (Пушкиным), т. е. из представления о романтической поэме. Недостатки нового произведения объясняются, по мнению критика, противоречием между «романтическим родом» поэмы, допускающим «все возможные вольности пиитические», и ее исторической тематикой, требующей «полноты характера» и изображения событий «в их настоящем, правдоподобном виде».
Критики опирались на установившиеся жанровые каноны и останавливались в недоумении перед новаторским произведением. Отсюда — толки о внутренней противоречивости «Полтавы», об отсутствии в ней сюжетно-тематического единства, о неудачном попытке Пушкина сочетать в своей поэме два различных жанра: классическую эпопею и романтическую поэму. «От нарушения единства действия разрушился эффект повести», — читаем в той же статье «Галатеи».
Глубже и вернее других судил о «Полтаве» Ксенофонт Полевой. Проследив ход развития поэзии Пушкина, критик заключает, что «Полтава» — «это совершенно новый род поэзии, извлекаемый из русского взгляда поэта на предметы». «Новое направление» творчества Пушкина Полевой связывает с «великими политическими переменами на обоих полушариях земли и таким же великим движением в умственном мире», ознаменовавшими новую эпоху и послужившими причиной «всех новых изменений в мире литературы». Их сущность критик определяет так: «век требует самобытности»; «настает эпоха мыслей и чувствований, принадлежащих народам».
Традиционным представлениям о литературных жанрах в своих суждениях о «Полтаве» отдал дань и Белинский. Конечно, рассуждает критик, Пушкин «не мог понимать эпос по мерке» «Россияды» или «Генриады», «несчастная форма» которых «слишком устарела и опошлилась для времени, когда он явился». Автор «Полтавы» не собирался писать новую «Петриаду». Однако, полагает критик, «от возможности эпической поэмы в новой форме он не мог совершенно отречься».6 Чем же, по Белинскому, отличается «эпическая поэма в новой форме» или «в новом духе», как пишет он в другом месте той же статьи, от классической эпопеи? Пушкинский «идеал эпической поэмы заключался в неоклассицизме, или классицизме, подновленном так называемым романтизмом». Но такой жанр Белинский считал невозможным. В стремлении «связать романтическое действие с эпопеею» критик усмотрел главную ошибку поэта.
«Полтава», «великое произведение по ее частностям», лишена «единства мысли и плана». Мнение о «Полтаве» как своеобразном «смешанном» жанре, что создает известную двойственность поэмы, встречается и в научной литературе о Пушкине. В работах недавнего времени говорится не о смешанном, а о синтетическом жанре «Полтавы», в котором глубоко сочетались обе жанровых традиции — и классическая, и романтическая. Однако в решении конкретных вопросов, связанных с этим общим выводом, между отдельными исследователями наблюдаются известные разногласия. Некоторые положения, высказанные в работах о жанре «Полтавы», представляются недостаточно раскрытыми или малообоснованными. Различно, например, решается вопрос об отношении «Полтавы» к жанру классической эпопеи. Г. А. Гуковский считает, что в пушкинской поэме «отразилась и классическая эпопея — от Вергилия до Грузинцева». Эту точку зрения разделяет и Д. Д. Благой, полагающий, что Пушкин, не ставя своей задачей создание новой эпопеи, тем не менее «воспользовался многим из длительного опыта не только своих больших, но и малых предшественников». Напротив, Н. В. Измайлов находит в пушкинской поэме «решительное отрицание классической эпопеи», хотя и усматривает в ней «ряд приемов поэтики классицизма». Различные суждения высказывались и по вопросу о связи «Полтавы» с жанром романтической поэмы. Так, по мнению Н. В. Измайлова, «литературный генезис „Полтавы“ определяется как отход от романтической, т. е. субъективной и лирической поэмы». Другие исследователи признают преемственность «Полтавы» по отношению к романтической поэме. В. М. Жирмунский, впервые путем тщательного анализа художественной структуры «Полтавы» раскрывший «новый для Пушкина замысел героической поэмы», находит здесь и «частичное возвращение» поэта к привычным мотивам и особенностям романтического жанра. Б. В. Томашевский пишет о «Полтаве»: «Во многих отношениях эта поэма является последней в серии поэм 20-х годов. В ней еще имеются следы байронической структуры поэмы». По мнению Г. А. Гуковского, в «Полтаве» отразилась не только классическая эпопея, но и «лирическая поэма романтического типа». Д. Д. Благой признает, что «Полтава» включает элементы не только эпопеи, но и романтической поэмы. В такой общей формулировке это положение нет оснований оспаривать. Следует только подчеркнуть, что традиции романтизма присутствуют в «Полтаве» не как некие «элементы» и тем более не как «пережитки», которые поэт не сумел «преодолеть», но — если воспользоваться философской терминологией — в снятом виде, в органическом синтезе с новым художественным методом, на путях которого развивалось в эту пору творчество Пушкина, — с реализмом. По справедливому суждению Г. А. Гуковского, работая над «Полтавой», Пушкин не отказывался от «завоеваний своего романтизма» периода южных поэм, «а использовал их в новой связи, обогатил их новыми открытиями, изменявшими самую их идейную функцию». Различные формы сочетания романтизма и реализма закономерно возникали в русской литературе 20—30-х годов, что подтверждается творчеством не только больших писателей (Гоголь, Лермонтов), но и многих менее крупных их современников. Но мы не можем ограничиться признанием этого общего положения. Возникновение в русском романтизме существенно различных течений, идейная и жанровая дифференциация русской романтической поэмы — это столь важные факторы, определяемые, в свою очередь, идейно-политическими расхождениями среди русских романтиков, что игнорировать их при решении данного вопроса никак нельзя. Какой романтизм включает в себя «Полтава»? С какой разновидностью романтической поэмы связана историческая поэма Пушкина? Такой дифференцированной постановки вопроса в пушкиноведении мы не находим. Речь идет обычно о романтизме и романтической поэме в целом, причем в первую очередь имеются в виду южные поэмы самого Пушкина и жанр лирической поэмы вообще. Г. А. Гуковский не разграничивает разновидностей романтической поэмы применительно к вопросу о «Полтаве», хотя сам же он много потрудился для обоснования понятия гражданского романтизма как особого течения в русском романтическом движении и признал большое значение этого течения для Пушкина. Там же, где исследователь подходит к этому вопросу, он подчеркивает связь «Полтавы» не с гражданским, а с «психологическим романтизмом»: «Поскольку „Полтава“ — поэма в центральном своем образе психологическая и посвященная изображению характера, она вырастает непосредственно из того течения русского романтизма, которое стремилось к раскрытию внутреннего мира человека». Но то, что не удалось Пушкину-романтику, «в психологическом рисунке зависевшему от традиции Жуковского», было достигнуто в «Полтаве», где психологическая тема стала исторической.21 Казалось бы, здесь было уместно поставить вопрос о значении для «Полтавы» того жанра исторической поэмы, который стремились создать поэты-декабристы, и прежде всего Рылеев. Между тем, по мнению Г. А. Гуковского, «„Войнаровский“ остается „байронической“ поэмой без историзма», и исследователь не ставит вопроса о том, в каком отношении находится «Полтава» к традициям русского гражданского романтизма. Такую же оценку поэмы Рылеева в связи с вопросом о «Полтаве» мы встречаем и у других исследователей. По мнению Н. В. Измайлова, Пушкину «нужно было знакомство с декабристской историко-политической поэзией — с думами и поэмами Рылеева, чтобы оттолкнуться от них, от их романтического псевдоисторизма». Среди тех литературных традиций, от которых Пушкин отталкивается в «Полтаве», Д. Д. Благой называет и «антиисторический романтизм рылеевской поэмы о Войнаровском».24 Автор монографии о Рылееве А. Г. Цейтлин также говорит о «романтическом антиисторизме рылеевской поэмы»,25 хотя в других случаях он смягчает резкость этой формулировки, признавая историзм Рылеева ограниченным.26 Другие иследователи не отрицают известного значения «Войнаровского» для «Полтавы». Б. В. Томашевский признает, что поэма Рылеева, которая явилась «чем-то новым» по отношению к южным поэмам, «оказала обратное влияние на Пушкина. Замысел „Полтавы“, — продолжает исследователь, — явился отчасти в зависимости от „Войнаровского“». Сопоставляя «Полтаву» с «Войнаровским», Н. А. Бродский приходит к выводу: «Элементы историзма в поэме Рылеева. автор „Полтавы“ углубил, довел до конца в реалистической оправе». О заметном росте историзма в поэмах Рылеева по сравнению с его «думами» справедливо говорит В. Г. Базанов. Все это заставляет еще и еще раз возвращаться к вопросу о жанровых традициях, с которыми связана пушкинская историческая поэма, в частности к вопросу о связях «Полтавы» с жанром романтической поэмы. Более точному решению этого вопроса может помочь рассмотрение пушкинского произведения на широком фоне многочисленных исторических поэм, написанных русскими — и крупными, и мелкими — романтиками. Массовая литература, так или иначе связанная с высоко поднимающимся над ней шедевром, позволяет, как правило, многое понять и в самом шедевре. В судьбе русской исторической поэмы, долгое время существовавшей в форме классической эпопеи, важную роль сыграло появление южных поэм Пушкина. Небывалый успех нового жанра привел к тому, что историческая тематика начинает разрабатываться в жанре романтической поэмы Около трети всех романтических поэм 20—40-х годов написано на историческом материале, охватывающем различные эпохи русской истории: Киевская Русь, татаро-монгольское нашествие, Московское государство, «смутное время», эпоха Петра I и т. д. «Полтава» была написана в том году (1828), когда поток романтических поэм — если говорить о количестве написанных произведений — поднялся до высшей точки: в печати появилось более пятнадцати произведений этого жанра. При этом преобладающая часть поэм и отрывков имеет историческое содержание: «Андрей, князь Переяславский, повесть» А. А. Бестужева-Марлинского, «Княгиня Наталья Борисовна Долгорукая» И. И. Козлова, «Чека, уральская повесть» Федора Алексеева, «Пещера Кудеяра, повесть в стихах» С. Степанова, «Хиосский сирота» Платона Ободовского, «Разбойник» Петра Машкова, «Ксения Годунова. Отрывок» (в книге: «Три стихотворения барона Г. Розена». М. 1828), «Отрывок из повести: Андрей, или Забавы россиян» (в книге: «Песни золотого рожка. Отысканная рукопись неизвестного сочинителя». М. 1828. Предисловие подписано Новиковым), «Из второй песни поэмы: Вадим» А. С. Хомякова («Московский вестник», 1828, ч. XI, № 18; в ч. I за 1829 г. был напечатан второй отрывок из той же поэмы), «Отрывок из поэмы: Гайдамаки» А. И. Подолинского («Альбом северных муз. Альманах на 1828 год»), «Переговоры в Белой Церкви (Черта из жизни Богдана Хмельницкого)» Ф. Глинки (альманах «Северные цветы на 1828 год»). К поэмам и отрывкам из поэм примыкают исторические баллады «Ермак» С. Степанова (в его же книге «Пещера Кудеяра, повесть в стихах») и «Меченосец Аран» Н. М. Языкова («Альбом северных муз. Альманах на 1828 год»). В том же году посмертно публикуется отрывок из поэмы Рылеева «Партизаны» (альманах «Северные цветы на 1828 год»). Концом 1828 года датировано цензурное разрешение исторической поэмы А. П — ского «Витязь мести. Батуринский рассказ». Добавим, что тогда же начинает работу над поэмой «Васильке» А. Одоевский. Почти столь же обильно романтическими и, в частности, историческими поэмами и ближайшее пятилетие, после чего количество их сильно снижается. Таким образом, «Полтава» предстает перед нами в широком окружении романтических поэм на исторические сюжеты. Это обстоятельство, не привлекавшее доселе внимания исследователей «Полтавы», помогает более точному решению вопроса о значении жанра романтической поэмы для интересующего нас произведения. Но для этого необходимо отказаться от представления о романтической поэме как едином жанре. Сложность и противоречивость романтизма как идейно-художественного явления, наличие в нем различных течений не могли не отразиться и на одном из основных жанров, созданных романтизмом, — на романтической поэме. Если говорить о двух основных течениях романтизма — прогрессивном и консервативном, то в каждом из них жанр романтической поэмы получил своеобразное выражение. Чтобы убедиться в этом, достаточно сопоставить две поэмы, появившиеся в 1825 году: «Войнаровский» Рылеева и «Чернец» Козлова. При общности ряда жанровых особенностей, присущих романтической поэме, эти произведения глубоко различны в отношении идейно-политического содержания, героя, сюжета, композиционно-стилистической формы. Посвященная общественно-политической теме, воспевающая борца за свободу (Войнаровский), полная гражданского пафоса, ставящая форму поэмы-исповеди на службу эпическому изложению событий, поэма поэта-декабриста существенно отличается от лирической по композиции и манере изложения поэмы романтика школы Жуковского, поэмы, поэтизирующей героя морального подвига, проповедующей религиозное примирение как путь преодоления общественных противоречий. Подчеркивая зависимость жанрового своеобразия поэмы от принадлежности ее к тому или иному течению романтизма, мы не должны понимать эту зависимость слишком прямолинейно. Жанры — это специфические категории литературного процесса, самостоятельные в своей природе и потому обладающие относительной самостоятельностью в своем формировании и развитии. Однако определяющую роль в процессе жанрового формообразования играют литературные направления и течения в их идейно-художественном своеобразии. Имея в виду основные тенденции двух разновидностей романтической поэмы, сложившихся в русской литературе, мы можем утверждать, что в консервативном романтизме возобладали те черты нового жанра поэмы, которые дали основание назвать ее поэмой лирической. Здесь с особенной силой проявился уход во внутренний мир личности, характерный для данного романтического течения. Наоборот, поэма прогрессивного, особенно революционного, романтизма развивала эпические тенденции нового жанра, отвечавшие общественно-политическим темам и сюжетам, привлекавшим внимание прогрессивных романтиков. Наиболее отчетливо это проявилось в декабристской поэме с ее историко-политической темой, национально-историческим сюжетом, исторически приуроченным героем, с ее эпической по своим принципам композицией, объективно-повествовательными тенденциями в трактовке материала и в манере изложения. Этому не противоречат и южные поэмы Пушкина, лиризм которых никогда не переходил в полное отождествление автора с героем и в которых объективное начало — эпическое и драматическое — выражено с достаточной определенностью. Разграничивая в пределах сложившегося в русском романтизме лирико-эпического жанра лирическую и эпическую его разновидности, мы не должны забывать об известной условности этого разграничения и его терминологического обозначения, поскольку всякая романтическая поэма, будучи поэмой, содержит в себе эпический элемент, а являясь поэмой романтической, включает элемент лирический. Мы можем говорить только о преобладающей или определяющей роли того или другого элемента.30 Различие двух типов романтической поэмы особенно отчетливо проявилось, пожалуй, в произведениях на исторические темы. Лирическая поэма исторического содержания, строго говоря, не ставит исторической темы. В ней не чувствуется стремления сколько-нибудь широко показать исторические события, раскрыть личность исторического героя. Интерес лирической поэмы сосредоточен на характере и психологии романтического героя, на коллизиях романического сюжета, на переживаемой героем личной драме. Некоторые авторы, отнеся действие к тому или иному историческому моменту, ограничиваются изображением частных лиц и их судьбы, касаясь исторических событий лишь постольку, поскольку они вторгаются в жизнь героя. Так, в поэме А. П — ского «Витязь мести» (1829) воин, потерявший любимую девушку, виновниками гибели которой были «буйные татары», считает своим долгом отомстить им. Только как причина и следствие личной драмы выступают в поэме общественные события, историческое приурочение которых крайне неотчетливо, а политическое значение никак не освещается. В эпилоге, рисующем мирную Украину, эпизодически появляется образ Мазепы, доныне, как пишет автор, памятного своим коварством и проклинаемого народом. Судя по времени появления поэмы в печати, это только случайная параллель к «Полтаве». Другие авторы шире вводят исторические имена и факты, но и у них в центре художественного внимания остается личное и частное. Такова, например, поэма «Пещера Кудеяра» С. Степанова, который заимствовал имена главных действующих лиц и содержание поэмы из IX тома «Истории государства Российского» Н. М. Карамзина, но не заинтересовался общественным смыслом использованного материала и свел сюжет к типичной для романтической поэмы любви двух героев к одной героине. При отсутствии интереса к истории сюжет в поэме этого типа носит не общественно-политический, а романический, бытовой характер. В этом отношении показательна поэма Ефрема Барышова «Еврей» (М. 1837), по материалу сближающаяся с «Полтавой». Проследим фабулу поэмы. Яков Самойлович, приняв на себя вид еврея-звездочета, является к Мазепе с целью отомстить ему за отца и брата, погубленных гетманом, и за сестру, им обольщенную. Но, желая свершить месть в минуту торжества Мазепы, Самойлович до времени сохраняет инкогнито. Полтавский бой разрушил замыслы Мазепы, и он бежит в Бендеры. Здесь его находит Самойлович, который больше не откладывает задуманной мести, заставляя Мазепу выпить яд. Но несчастье подстерегает и самого Самойловича: умирает его единственная дочь, и он кончает самоубийством. Затрагивая тему Мазепы после «Полтавы», автор, естественно, не мог не отдать дани пушкинской поэме. Самойлович высказывает Мазепе свое отношение к выступлению украинского гетмана против русского царя: Тебе ль, старик, бороться с ним, С таким могучим великаном! Здесь перефразированы слова, сказанные пушкинским Мазепой о Карле XII: Но не ему вести борьбу С самодержавным великаном. Как видим, автор не совсем обходит политические замыслы Мазепы, трактуя их как измену, а гетмана сравнивая с Иудой (как и в «Полтаве»). Задержанная месть как сюжетный мотив заставляет Барышова вводить в ход действия общественно-политические события. Упоминается в поэме и Полтавский бой. Но эти события играют в сюжете совершенно подчиненную роль. Поэтому автор и ограничивается простым упоминанием их, не делая их предметом сколько-нибудь широкого изображения. Не воссоздавая исторической эпохи, такая поэма не воспроизводит и исторических лиц. Персонажи носят характерные черты романтического героя, изображенного Пушкиным в южных поэмах. С настроениями мрачной разочарованности, душевного «хлада», с печатью страданий на челе проходят перед читателем представители разнообразных эпох и различных социальных слоев: киевский воевода Вышата (Духовской. «Ослепленный». СПб. 1825), московский царь Борис Годунов (Федор Соловьев. Отрывок из неоконченной поэмы. «Метеор, альманах на 1831 год», М. 1831), украинский гетман Дорошенко («Дорошенко». М. 1830; поэма вышла анонимно) и многие другие. Таков, например, герой первой из названных поэм. на лице его печали Черты страданий начертали. В поэме Степанова «Пещера Кудеяра» современник Грозного, находясь в плену у разбойника Кудеяра, не отвечает «пол-омертвелою душою» на проявленное к нему участие. Героя поэмы А. П — ского «Витязь мести», сражающегося с татарами, «в пылу кипящей брани», по его собственным словам, «томила пустота души». Отсутствие интереса к истории, характерное для лирической поэмы, проявляется и в ее композиции. Не случайно эффектные драматизированные сцены, составляющие композиционную основу романтической поэмы, посвящаются не историческим, а частным событиям или, в лучшем случае, частным результатам общественных событий. История же как раз попадает в те композиционные разрывы сюжетной линии, которые характерны для романтической композиции. Если же сюжетное значение исторического события не позволяет полностью обойти его, то оно становится предметом тех кратких повествовательных компонентов, которые в лирической поэме связывают драматизированные «вершины» действия. Такова, например, композиция одного из первых образцов интересующего нас жанра — поэмы Духовского «Ослепленный», вышедшей в один год с «Войнаровским» Рылеева. Быстро схватив новую композиционную манеру южных поэм Пушкина, Духовской в рассказе о судьбе своего героя, киевского воеводы XI века Вышаты, всю историческую часть дает в виде неотчетливых намеков или кратких сообщений. Так и автор поэмы «Дорошенко» в исповеди Гетмана, мотивируя бессвязность повествования смятенным состоянием души героя, опускает как раз исторические события: Я пропущу в молчаньи мои годы, Когда врагов с Тетерей я громил. Как композиционный прием, выполняющий ту же функцию, можно отметить и отнесение исторических событий в предысторию, которая и здесь служит только для мотивировки личной судьбы героя, его биографии. В исторических поэмах данного типа сохраняет все свое значение лирически-субъективное начало, определяющее трактовку материала и манеру изложения в романтической поэме. Это не могло не отразиться и на историзме поэмы. Замкнутый в пределах своего субъективного мира, автор переносит в историческое прошлое свои видения, свои мечты, свои переживания. Глубоко войти в сферу исторической объективности он бессилен, да и не стремится к этому. В этом смысле показательно признание одного из русских романтиков. В предисловии к «Пещере Кудеяра» Степанов пишет: «Я позволил себе, сделав отступление от рассказа жителей, изобразить Симона пленником Кудеяра, а некоторыми историческими событиями украсить повесть мою, которую предлагаю читателям, как игру свободного воображения». Все сказанное приводит к выводу, что романтическая поэма лирического типа, затрагивая историческую тематику, не только не разрешала, но, по существу, и не ставила проблемы художественного историзма, т. е. исторической правды в искусстве, реализма в воспроизведении исторических характеров и событий. Лирическая поэма более или менее успешно разрешала поставленную романтиками задачу создания местного колорита, что объяснялось их интересом к национальному своеобразию культуры, быта, искусства. Но этнографизм здесь не сочетался с историзмом. Консервативный, а нередко и реакционный, характер романтизма многочисленных поэтов-подражателей лишал их «исторические» поэмы действительного историзма. В этом отношении подобные поэмы разделяли судьбу исторических романов, повестей, драм, писавшихся реакционными романтиками 30-х годов. Иное мы находим в исторических поэмах с эпическим уклоном. Особенно отчетливо этот тип поэмы представлен в творчестве Рылеева и других поэтов-декабристов. Исторический материал играет здесь совершенно иную роль, чем в лирической поэме. Известен интерес декабристов к истории. Общепризнано, что пропаганда историко-героической тематики занимала важное место в их литературной политике. Много раз указывалось на преобладание исторических сюжетов в эпической поэзии декабристских и близких к декабризму поэтов. Их внимание привлекала не судьба одинокой личности, не личная драма, переживаемая героем, а общественная борьба и роль ее участников в периоды ее особого обострения. В отличие от лирической поэмы общественно-политические события прошлого становились темой декабристской поэзии. Этим определялся характер сюжета в поэме декабристов: на первый план выдвигались общественно-политические события. Так, в «Войнаровском» сюжетом становится «борьба свободы с самовластьем», а любовная интрига играет эпизодическую роль. Так же складывался, судя по плану и сохранившимся наброскам, и сюжет поэмы «Наливайко». Исторические события, общественная борьба определяли сюжетное развитие в поэмах и других декабристов: «Андрей князь Переяславский» Бестужева-Марлинского, «Васильке» А. Одоевского, поэмы Кюхельбекера; сюда примыкает и ранняя декабристская поэма — «Мстислав Мстиславич» Катенина. Показательно, что в «Карелии» Ф. Глинки романтическая сюжетная линия, в противоположность лирической поэме, оттеснена в предысторию, а в центре событий, изображенных в этой «описательной поэме», оказывается судьба политической ссыльной Марфы Иоанновны Романовой и борьба недовольного «годуновщиной» крестьянина Никанора за ее освобождение. Подобно этому и в своем романтическом герое декабристы на первый план выдвигали черты, свойственные ему как общественному деятелю и борцу. В декабристской поэме воспевается не хладный и разочарованный отщепенец, не находящий и даже не ищущий выхода из своего одиночества, оказывающийся внутренне чуждым тем общественно-историческим событиям, в которые его вовлекает переживаемое им время, а пламенный и самоотверженный борец за общественное дело, исторический герой, принимающий живое участие в событиях эпохи. Таковы Войнаровский, Наливайко, Хмельницкий, Васильке, Андрей Переяславский, Мстислав Мстиславич, Зоровавель (в поэме Кюхельбекера) и другие. Преобладание историко-тероического начала в содержании декабристской поэмы побуждало авторов-декабристов искать новых, не знакомых лирической поэме форм эпической композиции и манеры изложения. Субъективно-лирическое начало перестает играть доминирующую роль в поэме. Композиция ее определяется ходом изображаемых исторических событий, которые излагаются в их причинно-временной связи и последовательности. Эпической в своей основе композиции декабристской поэмы соответствует и ее объективно-повествовательная манера изложения, существенно отличающаяся от субъективно-лирической манеры исторической поэмы рассмотренного выше типа. Таким образом, в исторической поэме романтического направления следует различать два типа, две разновидности: поэму лирическую и эпическую, — если иметь в виду основные тенденции. Первая была связана преимущественно с консервативно-романтическим течением, вторая — преимущественно с прогрессивным, и прежде всего декабристским, романтизмом. Существенно различные в своих жанровых особенностях, эти два типа поэмы столь же существенно различаются и в характере разработки исторической тематики. Лирическая поэма консервативного романтизма, подчиняя исторический материал бытовым, романическим сюжетам, не могла сколько-нибудь широко и правдиво раскрыть факты и процессы исторического прошлого. Лишь эпической поэме прогрессивного романтизма, в меру сильных сторон мировоззрения и художественного метода этого литературного течения, была доступна некоторая степень историзма. Каково же соотношение «Полтавы» с романтической поэмой в ее двух разновидностях? Художественный опыт южных поэм не прошел бесследно для исторической поэмы Пушкина. В самом деле, интерес к исторической личности (в отличие от идеализированного образа героя в классической эпопее), внимание к ее конкретной психологии (в отличие от абстрактных, «общих» чувств, изображавшихся в «классической» поэзии) — эти особенности художественного метода «Полтавы» явились развитием романтического психологизма. Работа Пушкина над романтическими сюжетами подготовила его к пониманию сложных сюжетных коллизий, с которыми он столкнулся в своем новом эпическом произведении. Пушкина в замысле «Полтавы» увлекла, по его собственным словам, «глубокая, трагическая тень, набросанная на все эти ужасы». Небесполезным был и опыт построения в поэме новеллистического сюжета, что облегчило Пушкину развитие в «Полтаве» романической сюжетной линии. В эпической поэме Пушкина нашла развитие и новая композиционная форма «быстрого», сжатого повествования, отличающего романтическую поэму от медлительной эпопеи. С романтическим лиризмом генетически связан и тот взволнованный, приподнятый, патетический тон, который звучит на многих страницах «Полтавы». Но развивая художественные достижения жанра лирической поэмы, Пушкин устраняет те ее особенности, которые мешали ей стать поэмой исторической. И здесь для автора «Полтавы» оказался далеко не бесполезным опыт исторической поэзии революционного романтизма. Подчеркнем, что речь идет не о влиянии Рылеева и других поэтов-декабристов на Пушкина, автора «Полтавы», а о жанровых соотношениях. Поэтому то обстоятельство, что Пушкин, естественно, не располагал в 1828 году декабристской эпической поэзией во всем ее объеме, не имеет решающего значения. Жанровые особенности этой поэзии с достаточной отчетливостью обнаружились в творчестве Рылеева, которое неоднократно было предметом раздумий и суждений Пушкина, и отчасти в поэме Катенина «Мстислав Мстиславич» (1820), которую автор «Полтавы» в статье 1833 года защищал от нападок, как «стихотворение, исполненное огня и движения» (XI, 221). В «Полтаве» изображаются большие события русской истории, рассказ о которых Пушкин начинает известными словами: Была та смутная пора, Когда Россия молодая, В бореньях силы напрягая, Мужала с гением Петра. Осознавая основную тему своего исторического повествования, Пушкин заглавием «Полтава», вместо первоначального «Мазепа», утверждает доминирующее значение в поэме общественно-исторических событий над личной судьбой героев. В этом отношении Пушкин решительно отходит от лирической поэмы, оттеснявшей исторические события на задний план, и сближается с поэмой декабристской, для которой наличие исторической темы становилось жанровым признаком. Роль художественной разработки исторических тем поэтами-декабристами становится особенно наглядной при сопоставлении «Полтавы» с «Бахчисарайским фонтаном». И здесь действие относится к прошлому (к XVIII веку), но эту типично романтическую поэму трудно назвать исторической. Историческая по тематике, «Полтава» по своей проблематике является поэмой политической. И здесь путь поэта от южных поэм, в центре которых стоит судьба личности, к «Полтаве», ставящей вопрос об исторических судьбах страны, лежал через эпические опыты декабристов, художественное внимание которых привлекали эпохи обострения общественной борьбы. И Пушкина в «Полтаве» интересует «смутная пора». И Пушкин, подобно декабристам, подходит к истории как политический мыслитель, как человек своей эпохи, как участник современной политической жизни, хотя реалистическая «Полтава» по сравнению с романтическим эпосом дворянских революционеров иначе выражает политические идеи, без прямых «аллюзий». В изображении действующих лиц «Полтавы» присутствуют еще некоторые черты романтизма. Пушкин сам засвидетельствовал, что его увлекли «сильные характеры», ставшие предметом его творческого внимания. Эти сильные характеры обрисованы в «Полтаве» резкими чертами, яркими красками. В особенности это относится к Мазепе, в характеристике которого сгущенно даны отрицательные свойства персонажа, и к Марии, портрет которой нарисован с романтической красочностью. Но в целом задача изображения исторических лиц решена Пушкиным на основе нового художественного метода, далеко уводящего «Полтаву» от романтической поэмы, особенно в ее лирической разновидности. В пушкинской поэме перед нами предстают не просто исторические имена, носителями которых являются внеисторические характеры романтических героев, но исторические характеры, созданные методом реализма. Далеко вперед ушел автор «Полтавы» и от поэтов-декабристов, не поднявшихся над романтическим методом создания характеров. Однако и здесь опыты Катенина и Рылеева, особенно если учесть эволюцию последнего от «дум» через «Войнаровского» к замыслам последних, незавершенных поэм — эволюцию, не ускользнувшую и от внимания Пушкина, сыграли свою роль и явились некоторым этапом на пути к «Полтаве». Стремление Пушкина раскрыть в «Полтаве» исторически-объективные характеры повело к устранению того отождествления автора с героем, которое характерно для романтической, особенно лирической, поэмы. Это дало возможность автору критически проверить своего героя с точки зрения его общественно-исторической ценности, подвергнуть его общественно-моральному суду. В этом, как известно, смысл эпилога поэмы: Прошло сто лет — и что ж осталось От сильных, гордых сих мужей, Столь полных волею страстей? Протекшее столетие, послужившее проверкой исторического значения деятельности героев поэмы, и позволяет государственно мыслящему поэту-историку сделать объективные выводы. Но такой подход наметился уже в поэмах декабристов, судивших об историческом деятеле в свете своего идеала «прямого гражданина» (слова Мазепы о Войнаровском), выражавших в своей личной оценке героя общественное сознание дворянских революционеров. Тематикой пушкинской поэмы определяется и характер ее сюжета. Попытка честолюбца и изменника Мазепы разорвать связи украинского народа с братским русским народом, его выступление против Петра на стороне Карла, его поражение и бесславный конец — эти события, определяющие и личную судьбу героев, придают сюжету «Полтавы» общественно-историческое значение. Отличаясь и здесь от лирической поэмы, «Полтава» обнаруживает родство с поэмой эпической, как она сложилась в прогрессивном романтизме. В «Полтаве», как показал В. М. Жирмунский, Пушкин изменяет композиционную манеру романтической поэмы, переходя от лирического к эпическому принципу композиции.33 Последовательность изложения, стремление автора раскрыть причинную обусловленность событий, преобладание эпического начала над лирическим и драматическим, плавное и широкое течение рассказа — эти особенности композиции «Полтавы» свидетельствовали о решительном отходе Пушкина от принципов лирико-романтического построения поэмы. Отсутствие в «Полтаве» романтической недоговоренности, неясности было подмечено критиком «Атенея»: «Везде (это не последнее достоинство) многое оставлено на догадку читателя; но не думаю, чтобы для кого-нибудь и что-нибудь в сей поэме показалось темным».34 К наблюдениям критика и исследователя следует добавить, что новизна композиционных приемов «Полтавы» особенно выступает в развертывании исторической темы, освобождающейся, вопреки традиции лирической поэмы, от своего подчиненного значения и становящейся основой эпической композиции. Новые композиционные принципы, отличающие «Полтаву» от лирико-романтической поэмы, наметились и в эпической поэзии декабристов. Это можно обнаружить уже в первой декабристской поэме — «Войнаровском» Рылеева, несмотря на то, что рассказ о сюжетных событиях ведется здесь от первого лица. В отличие от лирической отрывочности и несвязности, от обращения повествователя сразу in medias res с последующим возвращением к предыстории, что было характерно для композиции романтических произведений, изложение событий в «Войнаровском» начинается ad ovo (с младенческих лет героя) и ведется в последовательно-хронологическом порядке. Небольшое количество драматизированных сцен, естественно выделенных в эпическом повествовании (бегство Мазепы от крымцев и появление юной казачки, посвящение Войнаровского Мазепой в свои планы и т. д.), неизменно связывается повествовательными компонентами, устраняющими романтическую отрывочность и недосказанность. Изложение в целом носит эпический характер. Еще более строго принцип эпически-последовательного изложения должен был осуществиться в «Наливайко», о чем можно судить по сохранившимся отрывкам и плану поэмы. Широкое эпическое движение отличает поэмы Катенина, Бестужева-Марлинского, А. Одоевского, Кюхельбекера. «Полтава» в этом отношении развивала те общие тенденции, которые можно наблюдать в поэмах Катенина и Рылеева и которые еще более отчетливо проявились в поэмах А. Одоевского, А. Бестужева и — по-своему — в поэмах Кюхельбекера. В том же направлении изменяется по сравнению с лирической поэмой и манера изложения в «Полтаве». Лирическая взволнованность и формы ее выражения (восклицания, вопросы, обращения) сохраняются и здесь. Но наполняются эти формы иным содержанием: не субъективно-личным, а объективно-общественным, выражающим историческую и моральную оценку героев и их деятельности, что уже было отмечено исследователями. До Пушкина и вместе с ним на этот путь стали поэты-декабристы, для которых романтический лиризм был средством выразить общественный пафос дворянских революционеров. В целом «Полтава» явилась своеобразным решением поставленной декабристами задачи создания высоких поэтическах жанров. К этому декабристы призывали и Пушкина. Декабристскому идеалу исторического героя отвечала и фигура Петра I. «Что может быть поэтичественнее Петра? — писал А. Бестужев Пушкину 9 марта 1825 года. — И кто написал его сносно?» (XIII, 149). «Мудрый Петр», «дивный свету царь» — так называл Петра в своих стихотворениях Рылеев (думы «Меньшиков», «Петр Великий в Острогожске»). Еще в самом начале своей литературной деятельности Ф. Глинка выступил с небольшой поэмой в духе классицизма «Смерть Петра Первого» («Русский вестник», 1808, № 10), выражая чувство высокого уважения к герою, кончина которого оплакивается. Самый страстный среди декабристов пропагандист высоких жанров, Кюхельбекер писал Пушкину 20 октября 1830 года: «. я тебя не только люблю, как всегда любил; но за твою Полтаву уважаю, сколько только можно уважать» (XIV, 117). Значения высоких жанров для русской литературы не отрицал и Пушкин. 23 февраля 1825 года поэт писал Н. И. Гнедичу: «Я жду от вас эпической поэмы. Тень Святослава скитается не воспетая, писали вы мне когда-то. А Владимир? а Мстислав? а Донской, а Ермак? а Пожарской? История народа принадлежит поэту» (XIII, 145). «Войнаровского» Пушкин признал поэмой, которая «нужна» была для русской словесности (XIII, 134). Огромное историческое значение воспетого в «Полтаве» события и великие заслуги перед страной опоэтизированного в поэме исторического лица позволяют связать пушкинскую поэму о Петре I с творчеством декабристов на путях развития героического эпоса. Таким образом, в формировании нового жанра исторической поэмы — пушкинской «Полтавы» — декабристская поэма сыграла более значительную роль, чем обычно представляется. Глубокий интерес к истории, политическая проблематика произведения, поиски положительного героя в истории родной страны, определяющее значение общественной линии сюжета, эпическая в основе композиция и манера изложения, общие очертания поэмы как высокого жанра — все эти черты сближают «Полтаву» с поэмой гражданского, декабристского романтизма. И это было закономерно для Пушкина — поэта декабризма. Однако не только лирическая, но и эпическая поэма, поэма декабристская явилась для Пушкина лишь ступенью к новому жанру. Автор «Полтавы» ушел далеко вперед и от исторической поэмы революционных романтиков. «Полтава» обогатила русскую литературу исторической поэмой нового типа. Эта новизна в своей основе определялась новым художественным методом, в русле которого протекало творчество Пушкина после 1825 года. Реалистический художественный метод в произведении на историческую тему — в этом заключалось главное, что отличало «Полтаву» от романтической поэмы и определяло ее основные жанровые особенности. Такое понимание художественного метода пушкинской исторической поэмы достаточно обосновано в упоминавшихся работах Н. Л. Бродского, Д. Д. Благого, Г. А. Гуковского, Н. В. Измайлова, и мы, рассмотрев те тенденции исторической поэмы декабристов, которые нашли новаторское развитие в «Полтаве», можем ограничиться кратким указанием на основные результаты этого развития. Овладение реалистическими принципами творчества дало возможность Пушкину разрешить поставленную, но не разрешенную романтиками задачу создания исторической поэмы. Лирико-романтическая поэма, обращавшаяся к истории, оставалась, в сущности, внеисторической. Эпическая поэма прогрессивных романтиков овладевала историзмом только частично. В «Полтаве» Пушкин стоит на той же, высшей для того времени ступени историзма, на которую он поднялся в «Борисе Годунове». Реалистический историзм «Полтавы» выразился в том, что Пушкин гораздо вернее и глубже революционного романтика Рылеева понял и раскрыл смысл общественно-политической борьбы изображаемой эпохи. Противопоставление лжегерою подлинно великого национального деятеля, понимающего исторические задачи страны и в момент решающего сражения охваченного политическим вдохновением, государственным пафосом, историчнее, глубже, чем антитеза свободы и самовластья в «Войнаровском». В специальных работах об историзме «Полтавы» показано, какой широкий круг исторических источников был использован Пушкиным в работе над поэмой. Реалистический историзм «Полтавы» помог Пушкину найти решение и другой идейно-художественной проблемы, поставленной и только частично решенной романтизмом, — проблемы народности литературы. В статье о поэме Шихматова «Петр Великий» Кюхельбекер, усматривая главный недостаток этого «лирического песнопения» в том, что здесь «мало эпического», пришел к выводу, что в русской литературе нет еще «истинной народной эпопеи». Такое жанровое обозначение хорошо выражает декабристскую концепцию эпической поэзии. Однако полностью реализовать эту концепцию ни Рылееву, ни Кюхельбекеру, ни другим поэтам-декабристам не довелось. Декабристы и теоретически, и практически боролись за народность литературы. Но романтический художественный метод и идеология дворянской революционности ставили определенные границы их успехам в этой борьбе. Применяя к произведениям Рылеева критерий народности как национального своеобразия творчества, Пушкин в его «думах» не находит ничего «национального, русского», «кроме имен» (XIII, 175), но «Войнаровский» ему «очень нравится» (XIII, 174).Пушкин, очевидно, считал, что эта поэма в той или иной мере свободна от упрека в отсутствии народности. Еще большее одобрение вызывали у Пушкина новые эпические опыты Рылеева, отрывки из которых успели попасть в печать. И свою «Полтаву» Пушкин связывал с общей борьбой передовых литераторов за национальную самостоятельность русской литературы. «Это сочинение, — писал он о «Полтаве», — совсем оригинальное, а мы из того и бьемся» (XI, 164). В «Полтаве» Пушкин стремился воплотить то «национальное», «русское», чего не было в должной мере у его предшественников. Более высокий уровень народности «Полтавы» по сравнению с «Войнаровским» обусловливается более верной исторической концепцией Пушкина, более глубоким пониманием русского социально-исторического процесса. В поэме Рылеева мотив осуждения изменника Мазепы народом, вложенный поэтом в уста пленного, остался неразвитым и не определил собою трактовку образа украинского гетмана. Напротив, Пушкин раскрыл инородность дела Мазепы национально-освободительному движению украинского народа. Пушкин показал, что Мазепа в личных интересах не только сепаратистки отложился от России, но и перешел на сторону интервентов. Эта измена родине вызвала возмущение народа: Он перешел, он изменил, К ногам он Карлу положил Бунчук покорный, такая «весть на крыльях полетела» по Украине. Именно теперь Встает кровавая заря Войны народной. Народу нужен другой вождь: На шумной раде, в вольных спорах Другого гетмана творят. Развивая сильные стороны обеих разновидностей романтической поэмы, Пушкин в «Полтаве» новаторски решает и вопрос об историческом сюжете. В статье «Юрий Милославский, или Русские в 1612 году» (1830) Пушкин признал одним из достоинств романа Загоскина то, что здесь «романическое происшествие без насилия входит в раму обширнейшую происшествия исторического» (XI, 92). Этого не было в романтической поэме. В ее лирической разновидности «романическое происшествие» заслоняло собой «происшествие историческое». В поэме с эпическим уклоном соотношение сюжетных линий было обратное: на первый план выступало «происшествие историческое», а события частной жизни мало интересовали эпического поэта. Так было, например, в «Войнаровском», что заставило Пушкина выразить удивление, как мог Рылеев пройти мимо «истории обольщенной дочери и казненного отца» — «столь страшного обстоятельства» (XI, 160). В «Полтаве», вопреки утвержденному авторитетом Белинского мнению о двойственности сюжета, при ближайшем рассмотрении мы обнаруживаем органическое сочетание событий общественной и частной жизни. «Романическое происшествие» здесь — используем выражение Пушкина — «без насилия входит в раму обширнейшую происшествия исторического». Сюжетная коллизия построена на столкновении личных интересов Мазепы с его политическими замыслами. Общественная борьба врывается в частные отношения героев. А эти отношения вносят большие осложнения в общественную борьбу. Если в результате внутренних колебаний Мазепа решает, что «любовник гетману уступит», то политическая деятельность «гетмана» разрушает счастье «любовника». Но покупаемое этой ценой общественное «счастье» оказывается недостижимым. Неразрывность, взаимозависимость обеих сюжетных линий и составляет особенность сюжета «Полтавы». Пушкин создает сюжет нового качества, отходя от романтической поэмы обоих типов — и лирической, и эпической. Широта охвата и тесная связь в сюжете общественной и частной жизни героев отвечала реалистическому художественному методу, позволившему отразить объективную связь общественно-исторического и личного. Идеологические основы пушкинского реализма, историзма, народности достаточно раскрыты нашей наукой. Преодолевая политическую «романтику» дворянских революционеров, Пушкин стремился понять объективные закономерности исторического развития, осознать роль народа как движущей силы истории, определить место и значение политических деятелей в ходе исторических событий. Такая идейная проблематика творчества определила и его художественный метод, и его жанровые особенности. Это мы и наблюдаем в «Полтаве».
Существует мнение, что «Полтава», в отличие от романтических поэм Пушкина, не нашла отражения в широкой литературе. «Из пушкинских поэм только „Полтава“ не имела своих подражаний», — пишет В. М. Жирмунский. О том же говорит и Н. В. Измайлов. Б. В. Томашевский уточняет: «Полтава» не нашла «достойных подражателей и последователей». Действительно, как большая часть шедевров Пушкина, его историческая поэма не породила литературной традиции в узком смысле слова. Догадку о причинах этого в свое время высказал И. В. Киреевский. «Словесность наша, — писал он в обзоре литературы за 1829 год, — еще не доросла до господствующего направления „Полтавы“». В ближайшие годы после появления «Полтавы» русская романтическая поэма продолжает жить традициями южных поэм. Однако в поэмах на исторические темы наблюдаются следы воздействия новой поэмы Пушкина. Еще В. М. Жирмунский отметил в этом материале ряд прямых реминисценций из «Полтавы».46 Иногда здесь речь может идти не только об отдельных мотивах и фразеологических оборотах, но и о целых сценах, образах. Так, драматически напряженный диалог между героем и героиней в поэме Д. фон Лизандера «Запорожцы» (М. 1840), несомненно, навеян сценой решающего объяснения Мазепы и Марии перед открытым выступлением гетмана. В поэме М. Павлова «Иван и Марья» (М. Павлов. Повести в стихах. СПб. 1838) мы встречаем ситуацию, возникшую по контрасту к «Полтаве»: старый украинский атаман полюбил казачку Марию, а она любит молодого казака. Образ угрюмого и сурового старика, снедаемого страстью, сидящего «не смыкая очи» (то же выражение и в «Полтаве»), восходит к пушкинскому Мазепе. В «Зальмаре» Павла Иноземцева (Харьков, 1837) мы встречаем сцену сумасшествия героини, напоминающую сцену появления сумасшедшей Марии в «Полтаве». В некоторых поэмах отзвуки «Полтавы» слышатся в батальных описаниях, например в «Пустыннике» М. Павлова (в книге «Повести в стихах»): Разят повсюду супостатов — Их рубят, колют, режут, бьют (ср. в «Полтаве»: «швед, русский — колет, рубит, режет»). Иногда в исторических поэмах можно подметить воздействие пушкинских идей. Так, Трилунный в «Отрывке из поэмы: Суд Петра над сыном» («Атеней», 1830, ч. I) развивает мысль о державных и военных трудах царя-преобразователя, подготовивших Полтавскую победу, и этим мотивирует суровое отношение Петра к недостойному наследнику. Используют авторы и высказанную в эпилоге «Полтавы» идею исторической проверки деяний героя (см. ниже о поэмах Косяровского и Максимовича). И вообще под влиянием «Полтавы» усиливается тенденция заключать поэмы историческим эпилогом. Но помимо подобных частных откликов на пушкинскую поэму, можно констатировать попытки некоторых авторов романтических поэм на исторические темы усвоить общие особенности нового жанра поэмы, созданного Пушкиным. Показательно, что Г. Розен, типичный эпигон, способный только повторять других, в 1828 году, т. е. до «Полтавы», выступил с шаблонным романтическим «отрывком» под заголовком «Ксения Годунова» (Три стихотворения барона Г. Розена. М. 1828), в котором исторические события даны в форме лирического воспоминания, а затем вещего сна героини. А в 1830 году, т. е. уже после «Полтавы», Розен печатает историческую поэму в трех частях «Рождение Иоанна Грозного» (СПб. 1830), в которой стремится нарисовать довольно широкую историко-бытовую картину. Автор хочет соблюсти исторический колорит. Он изображает сцену царской охоты, описывает царское одеяние, свадебный обряд и т. д. Композиции поэмы свойственны последовательность и обстоятельность изложения. Воздействие «Полтавы» подтверждается и наличием прямых реминисценций из пушкинской поэмы: «И день настал» (то же и в «Полтаве»), «Кто ездит позднею порой» и т. д. с рифмами «луне — коне» (ср. в «Полтаве» эпизод поездки молодого казака). Подобную смену жанра наблюдаем и у Н. Елагина, который в 1829 году публикует отрывок из романтической поэмы «Владимир Великий» под заглавием «Днепровский берег» («Московский телеграф», 1829, № 20), написанный в сказочной манере «Руслана и Людмилы», а в 1830 году печатает «Начало поэтической фантазии: Ксения Годунова» («Московский вестник», 1830, ч. IV), написанный в реально-бытовой манере, со ссылками на историков, с чертами эпической композиции, что едва ли можно рассматривать как простую случайность. О более глубоком воздействии «Полтавы» можно говорить применительно к следующим произведениям: «Переметчик. Историческая повесть, относящаяся ко второй половине прошлого столетия» И. Косяровского (Одесса, 1832), «Богдан Хмельницкий», анонимно вышедшая поэма в шести песнях М. А. Максимовича (СПб. 1833), «Вступление на престол князя Александра Тверского. Историческая повесть в стихах» Константина Бахтурина (М. 1833), «Богдан» Е. П. Гребенки, переводчика «Полтавы» на украинский язык (отрывки печатались в «Современнике», 1839, т. XIV, 1840, т. XVII; полностью см. Сочинения Е. П. Гребенки, т. 5. СПб. 1862), «Бренко» С. Костарева (М. 1848). Влияние «Полтавы» в перечисленных поэмах выражается в ряде их особенностей. Авторы этих исторических поэм пытаются широко охватить изображаемую эпоху и развернуто показать исторические события, отводя романическому сюжету подчиненную роль. Таковы картины народного движения, возглавленного Богданом Хмельницким, у Максимовича и Гребенки. В поэме «Бренко» (это любимец Дмитрия Донского, поменявшийся с ним одеждой перед боем) целая глава отдана Куликовской битве, являющейся, как и Полтавский бой у Пушкина, сюжетной кульминацией. Композиция этих поэм тяготеет к эпичности, к широкому и последовательному изложению событий. Здесь отсутствует характерная для лирической поэмы отрывочность, недоговоренность. По мере необходимости авторы дают исторические пояснения к своему рассказу. Например, описывая приезд Хмельницкого в Запорожскую Сечь, Максимович сопровождает это сообщение историческими сведениями о Сечи: Там козаки не знали рабства Еще дотоль; и кошевой Был только в битвах их главой. Черты эпической композиции можно отметить и в поэмах, не столь отчетливо связанных с «Полтавой», например в поэме казанской поэтессы Александры Фукс «Основание города Казани. Повесть в стихах, взятая из татарских преданий» (Казань, 1836). Рассказывая об исторических событиях, авторы стремятся передать исторический колорит эпохи, обрисовать бытовую обстановку. Максимович подробно описывает запорожскую раду, говорит об украинских вечерницах, плясках, веснянках. Бахтурин детально изображает сцену приношения русскими князьями даров татарскому хану: Ведут волов, ведут коней, Несут камку и соболей, Жемчуг, сосуды золотые, Атласы, ткани парчевые, И на серебряных досках Рубли и золото в кусках. Интерес к прошлому, к историческим процессам и явлениям в рассматриваемых поэмах усиливает, по сравнению с жанром лирической поэмы, элементы историзма. Если у Бахтурина, близкого к декабристским кругам, можно заметить следы характерной для революционного романтизма манеры «приноравливать» изложение исторических событий к политическим задачам современности, то у Максимовича, Гребенки, Костарева борьба за национальную свободу освещается более исторично, без романтической модернизации. В соответствии с этим и в персонажах традиционные черты романтического героя уступают место более или менее верно схваченным чертам исторического характера. Чувствуется стремление к правдоподобию в обрисовке душевных переживаний и их внешнего выражения. Так, Хмельницкий у Максимовича, заключенный в тюрьму, после пережитого подъема душевных сил чувствует естественную реакцию: «. сил душевных напряженье ослабло». В той же поэме так говорится о кошевом, которого низложила рада: И он дрожащими руками На шапку палицу кладет И, поклонясь, в курень идет. Общее влияние «Полтавы» подтверждается наличием в этих поэмах и прямых реминисценций из Пушкина. Такова отмеченная В. М. Жирмунским ситуация в поэме Максимовича «Богдан Хмельницкий»: Хмельницкий, подобно Кочубею, заключен в темницу и предается грустным размышлениям: Заутра — казнь его, он знал; Но вестью сей неустрашенный. Так мыслит он, с собой в борьбе: Что смерть мне. Вдруг. ключ в замке поворотился. Автор перефразирует здесь соответствующее место «Полтавы». В батальной сцене поэмы «Переметчик» образцом для Косяровского послужило, несомненно, описание Полтавского боя у Пушкина: За цепью огненной стрелков Ступает твердая пехота, Отряды конные с боков. Заключительное сообщение автора о судьбе героини напоминает слова Пушкина о загадочном исчезновении Марии: Но с девой что. Никто, никто о легковерной Не знает. Но рассказ неверной, Преданье темное тех дней Запало в памяти моей. По образцу Пушкина Косяровский вводит мотив исторической проверки деяний героев. есть история веков, — И внукам скажут без обмана Деянья давние отцов. Отмеченные факты воздействия «Полтавы» на романтическую поэму 30—40-х годов, при всей малозначительности относящихся сюда произведений, приобретают интерес как показатель художественно значительных и прогрессивных тенденций пушкинской исторической поэмы, не оставшихся бесследными для жанра русской романтической поэмы.
"Стихи о любви и стихи про любовь" - Любовная лирика русских поэтов & Антология русский поэзии. © Copyright Пётр Соловьёв