ЗАМЕТКИ А. А. АХМАТОВОЙ О ПУШКИНЕ
Публикуемые ниже заметки на полях сочинений Пушкина представляют собой небольшую часть пушкиноведческого наследия А. А. Ахматовой, ныне подготовленного к печати отдельной книгой.
Пушкин сопутствовал Ахматовой на протяжении всего ее творческого пути. Образ «смуглого отрока», бродящего по аллеям царскосельского парка, в ее стихотворении 1911 г. родился из того же личного переживания биографии и поэзии Пушкина, которое сквозит в поздних статьях Ахматовой о «Каменном госте» и о последних годах жизни поэта. Но к историко-литературному осмыслению Пушкина Ахматова пришла уже в зрелом возрасте. «Примерно с середины двадцатых годов, — пишет она, — я начала очень усердно и с большим интересом заниматься архитектурой старого Петербурга и изучением жизни и творчества Пушкина». В более поздней черновой заметке она несколько сдвигает хронологическую грань: «В конце 20-х и начале 30-х годов я занималась изучением творчества Пушкина. Три мои статьи («Золо<той> пет<ушок>», «Адольф», «Кам<енный> Гость») увидели свет, две — „Пушкин и Миц<кевич>“ „Пушкин и Дост<оевский>“ пропали в блокаду» (ЦГАЛИ). Эти три названные Ахматовой статьи, хорошо известные не только специалистам, но и широким кругам почитателей Пушкина, принадлежат к первоклассным образцам советской пушкинианы; их характерная особенность, — характерная вообще для исследовательского почерка Ахматовой, — пристальное внимание к творческой личности Пушкина в ее разнообразных связях с современной ему литературой и общественной мыслью, стремление проследить трудно уловимый ход поэтической ассоциации или преломления биографической реалии в художественный образ.1 В ее работах всегда присутствовала
определенная концепция человеческой и творческой индивидуальности Пушкина, — и в ряде случаев она определяла собою оригинальность и даже спорность ее суждений. Но именно эта общая концепция позволила ей с подлинным блеском интерпретировать значение литературного или реального источника как художественного импульса (а не заимствования или «подражания») и устанавливать внутренние связи между внешне совершенно различными произведениями. Опыт Ахматовой-поэтессы входил органической частью в ее исследовательскую манеру; а совершенное владение собственным поэтическим словом обусловило ее повышенный интерес к стилистическим оттенкам чужой поэтической речи.
Все эти проблемы не переставали занимать Ахматову на протяжении десятилетий ее работы над Пушкиным. С 1920-х годов она систематически обращается к античной классике и литературе нового времени (преимущественно французской и английской), отмечая соприкосновения Пушкина с предшествующей и современной ему западноевропейской литературной традицией, фиксируя движение поэтических фразеологизмов, прямые источники и реминисценции, перерывы традиции — новаторство. Эти маргиналии в ряде случаев могли быть развернуты в самостоятельные исследовательские этюды или даже большие статьи — как было с «Золотым петушком» или «Адольфом»; однако уже после войны у Ахматовой явилась мысль собрать их в книгу особого жанра. О работе ее над такой книгой сообщала в 1945 г. «Литературная газета». «В настоящее время, — говорила Ахматова, — я собираю и привожу в порядок мои заметки о Пушкине (1926—1936), их всего двадцать пять, и они очень пестры по содержанию. Среди них и заметки о пушкинском самоповторении, и наблюдения над эпистолярным стилем Пушкина, и о красочном эпитете у Пушкина. В целом эти заметки составят книгу о Пушкине».2
Книга эта не увидела света, и в собрании пушкиноведческих рукописей Ахматовой в ГПБ (Ленинград) рукопись ее отсутствует, но в 1959 г. когда Анна Андреевна составила план нового сборника своих статей о Пушкине, «Маргиналии» вошли туда в качестве одного из разделов. Тогда же было составлено «Оглавление» этих заметок, числом около 50. В дальнейшем раздел «Маргиналии» или «Мелочи» неизменно включался ею в разные варианты плана книги. Общее же число их и корпус менялись по мере работы над книгой; часть их вошла в большую статью о гибели
Пушкина, которой А. А. была занята в последние годы, и в переработанные редакции ранних статей.
Смерть прервала работу Ахматовой над книгой о Пушкине. Раздел «Маргиналий» остался в самом первоначальном, черновом виде. Нам неизвестно, как мыслила себе А. А. жанр «заметки» в окончательной редакции — в виде ли миниатюрного этюда или своеобразного конспекта такого этюда. В нынешнем своем виде маргиналии разнотипны не только в тематическом, но и в жанровом отношении и являются скорее подготовительным материалом для «заметок». Бо́льшая часть их посвящена источникам и поэтической фразеологии Пушкина; некоторые из них являются, по-видимому, набросками к неосуществленным или утраченным статьям. Многие цитаты, факты и параллели приведены по памяти и требуют уточнений и исправлений в комментарии, поскольку публикаторы не считали возможным вносить поправки в текст. Однако и в этом виде публикация помет представляется целесообразной в научном отношении: они содержат богатейший материал для комментирования и интерпретации произведений Пушкина и отражают те же самые методические приемы исследования, которые составляют неоспоримую ценность опубликованных статей Ахматовой. Заметим, что они представляют интерес и для исследования поэзии самой А. А. Ахматовой, давая в иных случаях возможность проследить на конкретных примерах преломление в ней пушкинской традиции.
В 1970 г. некоторые из набросков и маргиналий Ахматовой были опубликованы в журнале «Вопросы литературы» (см. Неизданные заметки Анны Ахматовой о Пушкине. Публикация, вступительная заметка и примечания Э. Герштейн. «Вопросы литературы», 1970, № 1, стр. 158—206). Ныне в научный оборот вводятся заметки, еще неизвестные читателю. Они извлечены из трех списков («Marginalia и мелочи. Ленинград, 1959» и два — без названия) и черновых записей Ахматовой, хранящихся ныне в ГПБ (Ленинград). Из числа их исключены заметки, опубликованные ранее, а также те, которые в расширенном виде вошли в готовящиеся к изданию статьи; опущены также черновые рабочие записи, которые не могут быть потенциально развернуты в самостоятельный и оригинальный этюд. Принадлежность заметки к тому или иному списку не отмечается; заметки разных списков, относящиеся к одному и тому же вопросу, печатаются рядом. Комментарий, принадлежащий публикаторам, приводится петитом вслед за каждой заметкой.
<1>. О смелости выражений: «Адское пламя давало только разглядеть вечную тьму преисподней».
Ср. Voltaire: «Sur la liberté des expressions ».
Истинная смелость самого Пушкина: «Великолепный мрак. » и «сумрак ваш священный».
См. в «Материалах к „Отрывкам из писем, мыслям и замечаниям“» заметку «Есть различная смелость»: «Мильтон говорит, что адское пламя давало токмо различать вечную тьму преисподней» (Акад. XI, стр. 61). Местонахождение вольтеровского фразеологизма установить не удалось. Цитаты Пушкина из стихотворения «В начале жизни школу помню я» (III, 254):
И часто я украдкой убегал
В великолепный мрак чужого сада
и стихотворения «Воспоминания в Царском Селе» (III, 189):
Сады прекрасные, под сумрак ваш священный
Вхожу с поникшею главой.
<2>. Сон Сарданапала (разъяснить недоразумение).
См. упоминание сна героя в трагедии Байрона «Сарданапал» в «Отрывках из писем, мыслях и замечаниях»: «Сон Сарданапалов напоминает известную политическую карикатуру, изданную в Варшаве во время Суворовских войн. В лице Нимврода изобразил он <Байрон> Петра Великого» (XI, 55). Считается, что Пушкин имел в виду гравюру, изданную в Лондоне 7 января 1795 г. где изображен Суворов, подносящий Екатерине II головы женщин и детей — трофеи после «капитуляции Варшавы» (см. Сочинения Пушкина, т. IX (2). Изд. АН СССР, Л. 1929, стр. 94—95). Возможно, эта неточность Пушкина и должна была послужить предметом анализа.
<3>. Экушар Лебрен (эпиграмма: «Parnasse est vieux») — сравнить с октавой «Домика в Коломне».
Эпиграмма Лебрена «Le nouveau Parnasse» (кн. 1, эпигр. LXXXIV):
Parnasse est vieux; ses neuf vieilles pucelles
Font radoter la lyre d’Apollon;
Des lauriers secs nourri dans leur vallon,
Leur vieux Pégase est décrepit comme elles.
Leur vieux Permesse est la source d’ennui:
Un autre Pinde il nous faut aujourd’hui.
Renouvelons le poétique Empire;
Du vieux Phébus rajeunissons la cour:
Je ne veux plus d’Apollon que l’Amour;
Je ne veux plus de Muse que Thémire.
Парнас стар; девять старых дев заставляют лиру Аполлона бренчать одно и то же; вскормленный сухими лаврами в их долине, их старый Пегас одряхлел, как и они сами. Их старый Пермес — источник скуки; ныне нам приличествует новый Пинд. Обновим поэтическую империю; омолодим двор старого Феба. Я не хочу иного Аполлона, кроме Амура, и иной музы, кроме Темиры.
Ср. в «Домике в Коломне» (V, 85):
. Пегас
Стар, зуб уж нет. Им вырытый колодец
Иссох. Порос крапивою Парнас;
В отставке Феб живет, а хороводец
Старушек муз уж не прельщает нас.
<4>. Дон Жуан Байрона в «Нулине» (canto V).
(And asked now and then for cast-off dresses).
Цитата из «Дон-Жуана» Байрона (песнь II, а не V), строфа CLXXXII (исправляем неточность в передаче текста, приведенного Ахматовой по памяти). Характеристика Зои (служанки Гайдэ) у Байрона имеет точки соприкосновения с описанием Параши в «Графе Нулине». Ср.
She waited on her lady with the sun,
Though daily service was her only mission,
Bringing warm water, wreathing her long tresses
And asking now and then for cast-off dresses
Она ждала свою госпожу с рассветом,
Хотя дневная служба была единственной ее обязанностью,
Принося теплую воду, заплетая ее длинные косы,
И прося то и дело изношенного платья.
Шьет, моет, вести переносит,
Изношенных капотов просит.
<5>. But this will be a mournful tale («Гяур»).
(Печален будет мой рассказ)
Ср. «No more her sorrows I bewail, Yet this will be a mournful tale»; («Гяур» Байрона; см. The Complete Works of Lord Byron, m one volume. Paris, 1835, p. 219 и «Медный всадник» — V, 137).
<6>. Предисловие к Онегину и Буало (Sous un voile. ).
Ср. в черновой рукописи Предисловия к гл. 1 «Онегина»: «Смело предлагаем им произведение, где найдут они под легким покрывалом сатирической веселости наблюдения верные. » (VI, 528). Ср. тот же оборот в послании «К Каверину» (Ум высокий можно скрыть Безумной шалости под легким покрывалом) (II (1), 27 и I, 238). Какая цитата из Буало имеется в виду — неясно.
<7>. Реалии: общество игроков (Вяз<емский> — жене), Анг<лийская> набережная, живые картины и Станционный смотритель (у Смирновой), Ник<олай> I на наб<ережной> (у Цявловского).
По-видимому, имеются в виду бытовые параллели к ряду прозаических произведений Пушкина. Ср. в отрывке «Гости съезжались на дачу»: «Г**<осударь>, встретив ее (Вольскую, — Ред .) на Английской набережной, целый час с нею разговаривал» (VIII, 39). В статье М. А. Цявловского «Записи в дневнике Пушкина об истории Безобразовых» приведена мемуарная запись о встрече Николая I в 1829 г. на Английской набережной с княжной Л. А. Хилковой, впоследствии ставшей его любовницей (М. А. Цявловский. Статьи о Пушкине. Изд. АН СССР, М. 1962, стр. 247, 249). В Записках А. О. Смирновой есть описание ожидания у станционного смотрителя, который характеризуется формулой «диктатор
станции», употребленной Вяземским и затем Пушкиным (А. О. Смирнова. Записки. «Федерация», М. 1929, стр. 241—242).
<8>. Об обществе игроков в письме Вяз<емского> к жене. Старуха Загряжская. Туалет при Пушкине. Картежница, отсюда старуха в «Игроке» Достоевского.
Ее русский говор. Старуха без внешности. Офицером инженерных войск был брат Дельвига (см. его мемуары).
О симметрии «Арапа Петра Вел<икого>» и «Пиковой дамы». Париж — герцог Орлеанский.
О говоре старой графини в «Пиковой даме». Русский докарамзинский язык (XVIII в.) «вчерась. ».
В ахматовском экземпляре однотомника сочинений Пушкина 1935 г. подчеркнуты примеры говора графини («Пиковая дама»), а также Н. К. Загряжской («Table-talk» — «Застольные разговоры»), которую А. А. Ахматова считала прототипом героини повести Пушкина. Приводим эти примеры.
Как ты хочешь, Потемкин, а мамзель мою
И какой стати?
Откуда, батюшка?
Мне с ними только что хлопоты.
.в Дрездене . в загородном саду.
Он сел подле меня на лавочке .
<9>. «Недвижный страж дремал на царственном пороге. » и письмо Вяз<емского> к А. Тургеневу («Остафьевский архив»).
Речь, по-видимому, идет о письме Вяземского из Варшавы 3 декабря 1820 г. (Остафьевский архив, т. II, СПб. 1899, стр. 112), где абсолютная власть Александра I в Европе сравнивается с владычеством Наполеона.
<10>. Lebrun à Palissot (Lettres, pages . ).
Письма Понса Дени Экушара Лебрена к французскому комедиографу, противнику энциклопедистов, Ш. Палиссо касаются французской литературной жизни XVIII в. — Вольтера, Энциклопедии, читающей публики и т. д.; см. Oeuvres de Ponce Denis (Écouchard) Le Brun, t. IV. Paris, 1811.
<11>. Aurora borealis (северное сиянье). См. «Don Juan» Байрона.
У Пушкина дважды:
1) Навстречу северной Авроре
2) Авророй северной явись
См. «Дон-Жуан», песнь VII, строфы 1—2. Описание северного сиянья у Байрона есть также в «Видении суда» (строфы XXVII—XXVIII). Строки Пушкина из «Зимнего утра» (III, 183) и черновые варианты (III, 767) цитируются не вполне точно; следует: Авророй севера явись.
<12>. Остатки французской рифмы.
Напр<имер>: rivage — sauvage. Abeille — vermeille, Poésie — banquet d’ambroisie (fr. ).* Отсюда: дикий брег, над розой алой, пир воображенья.
* берег — дикий. Пчела — алый, Поэзия — пир богов (франц .).
«Жужжанью пчел над розой алой» («С Гомером долго ты беседовал один» — III, 286); «И музу призывал На пир воображенья» («К моей чернильнице» — III, 182); также «Разговор книгопродавца с поэтом» (III, 325).
<13>. Qu’un autre (античная трад<иция>: Гораций 1. VII. Laudabunt alii claram Rhodon).* Отсюда: «Пускай их Батюшков поет».
* Пусть другие воспевают славный Родос (лат .).
Строка Пушкина — из черновых вариантов «Разговора книгопродавца с поэтом» (II, 841).
<14>. Ainsi — как начальное слово эпилога. См. эпилоги «Руслана», «Кавк<азского> плен<ника>» и «Цыган».
«Руслан и Людмила» (IV, 86):
Так, мира житель равнодушный,
На лоне праздной тишины
Я славил лирою послушной
Преданья темной старины.
«Кавказский пленник» (IV, 113):
Так Муза, легкий друг мечты,
К пределам Азии летала
Волшебной силой песнопенья
В туманной памяти моей
Так оживляются виденья
То светлых, то печальных дней.
<15>. Одические начала.
I. Да. См. Lebrun (54, 127) — Да, слава в прихотях вольна.
II. Нет. См. Lebrun (66, 112) — Нет, я не льстец.
III. Oh, toi qui. См. Lebrun (51, 64) — О ты, который сочетал.
Примеры из Пушкина см. «Герой» (1831; III, 251); «Друзьям» (1828, III, 89); <Баратынскому> (1827; III, 85). Ссылки на Лебрена по четырехтомному изданию « Oeuvres de Le Brun» (t. I, Paris, 1811): Oui, je les romps, Beauté funeste . — Да, я разорвал их, губительная красота» (кн. I, ода XX); Oui, chastes Nymphes de Mémoire. — Да, чистые нимфы воспоминания! (кн. II, ода XVI); Non, ce n’est point des Rois l’orgueilleux apanage. — Нет, не горделивое наследие королей (кн. I, ода XXIV); Non: le Tokai, la Malvoisie — Нет, ни токай, ни мальвазия (кн. II, ода XII); Î toi qui viens avec Zéphire. — О ты, что приходишь вместе с зефиром (кн. I, ода XVIII); Î toi que Pathos adore. — О ты, кого обожествляет Пафос (кн. I, ода XXIII).
<16>. Tandis que — Одическое начало (см. А. Шенье. Ода Ш. Корде « Tandis que partout . »)*
См. также Lebrun (I, 399) «Tandis que la Tamise ».**
Отсюда: «Меж тем как удивленный мир. ». Вольтер уже пародирует это начало (где), пародически оно и у Пушкина: «Меж тем как генерал Орлов. ».
* В то время как повсюду (франц .).
** В то время как Темза (франц .).
См. оду Шенье « À Charlotte Corday » и Лебрена « Ode nationale contre L’Angleterre » (кн. VI, ода XVIII). Пушкинские цитаты из «Андрея Шенье» (Акад. II, стр. 397) и <В. Л. Давыдову> (там же, стр. 178).
<17>. Бога полн. См. Гораций. l. III, XIX. Дифирамб Plenoque Bacchi: Quo me Bacche rapis tui plenum (l. III, XXV),* а также Hor. l. I, XIX: In me tota ruens Venus Cyprum deseruit. ,** но и у Горация это уже традиция, идущая из Греции (. ). У Пушкина «Пока не требует. » (в черновике бога полн ).
* Вакх, я полон тобой! Куда увлекаешь меня (кн. III, ода XXV; перевод Г. Ф. Церетели).
** Гораций, кн. I, ода XIX: II бессилен пред натиском Я Венеры: она с Кипром рассталася (перевод А. П. Семенова-Тян-Шанского).
Цитаты Пушкина из стихотворения «Поэт» («Пока не требует поэта. » — III, (2), 599). Здесь ошибка памяти: метонимического словоупотребления «бога полн» в черновиках этого стихотворения нет.
Существует еще одна заметка А. А. Ахматовой (на обороте одной из черновых вставок к статье «Каменный гость») — «бога полн » у Шенье «plein du Dieu», имеющая в виду строчку из «неизданных стихов» Андрея Шенье, записанных Пушкиным в имевшемся у него издании Шенье 1819 г. (см. Б. Л. Модзалевский. Библиотека А. С. Пушкина. Библиографическое описание. В кн. Пушкин и его современники, вып. IX—X. СПб. 1910, стр. 192, № 736). Стихи эти были переведены Пушкиным («Близ мест, где царствует Венеция златая», 1827; III, 66); указанное выражение передано: «и тихой музы полн».
<18>. «Когда за городом задумчив я брожу. » См. Legouvé. Cimetière de village отнюдь не как источник, а как вероятную традицию, которую Пушкин не мог не знать.
<19>. О природе пушкинских самоповторений.
В другом авторском списке этот пункт раскрыт шире:
не повторение себя, а многократное восхожд<ние> к одному источнику.
В черновом наброске, озаглавленном «Заметки о Пушкине», есть еще одна редакция этого пункта:
Формы пушкинских самоповторений.
1) Традиция. 2) Восхождение к одному и тому же образцу.
<20>. Пушкин в царскосельском парке:
Ветхий пук дерев (ива у озера).
Живые воды (царскосельские водопады). Сии живые воды (1836).
Розовое поле («Гавриилиада»; «Евгении Онегин», VIII гл.).
На отдельном листке сохранилась более пространная запись Ахматовой: «Дряхлый пук дерев — только плакучая ива на берегу озера, которую я помню еще в 90-х годах. Какие дряхлые пуки дерев могли быть в Алекс<андровское> время в Царскосельском парке?!»
У Пушкина: «И дряхлый пук дерев, и светлую долину» («Царское Село», 1823; II, 285).
Ср. стихотворения Ахматовой «Ива» (1940; с эпиграфом «И дряхлый пук дерев»), «Все души милых на высоких звездах» (1944; строка «У берега серебряная ива Касается сентябрьских ярких вод») и стихотворение из цикла «Городу Пушкина» — «Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли».
Слова «живые воды» — из стихотворения «Была пора: наш праздник молодой» (1836; III, 432). «Розовое поле» упоминается в автобиографических отступлениях в «Гавриилиаде» (IV, 368) и черновиках 1-й строфы VIII главы «Евгения Онегина» (VI, 508). Ср. строку в стихотворении Ахматовой «Этой ивы листы в девятнадцатом веке увяли. »: «Одичалые розы пурпурным шиповником стали».
<21>. Voltaire: Vous allez graver votre nom sur les débris de l’Angleterre. (1756). (Sur la conquête de Mahon ).*
И на обломках самовластья
Напишут наши имена.
* Вольтер: Вы напишете ваше имя на обломках Англии. (На завоевание Магона) (франц .).
Цитаты из послания Вольтера к Ришелье ( À M. le duc de Richelieu sur la conquête de Mahon. Mai 1756) — Oeuvres complètes de Voltaire, t. IX. Paris. 1910, p. 283 — и стихотворения «К Чаадаеву» (1818; II, стр. 72).
<22>. Вольтер в «Деревне» Пушкина ( Le fils de mon manœvre à ses études élevé. va grossir l’armée des laquais et des pages — идут собою множить. ). Дословный перевод.
Ср. в «Деревне» (II, 90):
Опора милая стареющих отцов,
Младые сыновья, товарищи трудов,
Из хижины родной идут собой умножить
Дворовые толпы измученных рабов.
По указанию Ахматовой, эти стихи — реминисценция из стихотворения Вольтера « À M. de Saint-Lambert » (1769). Вольтера Ахматова цитирует неточно и, видимо, по памяти; следует: « Le fils de mon manœvre en ma ferme élevé. Des laquais de Paris s’en va grossir l’armée» (Oeuvres complètes de Voltaire, t. IX, Paris. 1910, p. 310); возможно, цитата из Вольтера контаминировалась здесь с формулой Буало из сатиры IX: «. des laquais et des pages ».
<23> . воскресил
Корнеля гений величавый
Ср. «Евгений Онегин», гл. I, строфа XVIII (VI, 12). Источник этих строк у Буало нами не разыскан. В послании Буало к Расину есть строки: « Toi donc qui, t’élevant sur la scène tragique, Suis les pas de Sophocle, et, seul de tant d’esprits, De Corneille vieilli sais consoler Paris » (ты, кто, возвысясь на трагической сцене, следуешь по стопам Софокла и, единственный среди стольких умов, умеешь утешить Париж в том, что Корнель устарел), но сходство здесь слишком отдаленно; кроме того, речь идет, видимо, о самом фразеологизме, который был использован Пушкиным несколько раз: в неосуществленном послании к «Зеленой лампе» 1821 г. («Младой Катенин воскресит Эсхила призрак величавый») и в послании к Гнедичу 1821 г. («О ты, который воскресил Ахилла призрак величавый»). См. С. Бонди. Черновики Пушкина. Статьи 1930—1970 гг. «Просвещение», М. 1971, стр. 106, 108.
<24>. Петербург 1-й гл<авы> «Он<егина>» и Петербург «М<едного> Всадника». (Первый — милая родина глазами юного изгнанника, второй — свинский П<етербург> писем, мрачный и беспощадный, как в «Шинели» Гоголя — см. Петербург «Пиковой дамы», — где ветер,*
Клубя капоты дев ночных
И заглушая часовых. ).
Вступленье (военная столица и т. д.), одическое великолепье и маскировка, оттуда и цветовые эпитеты, от кот<орых> в тексте поэмы нельзя найти ни следа. И от всей: Онегинской пестроты и
разнообразия — рестораны, балы, театр — остался только непроглядный мрак и шлюхи. Рыданье над человеком. Бездомность автора. Адрес Пушкина угол Б. Морской д. Жадимировского — 1833 г. октябрь. Живет до половины мая (ст. стиля). Оттуда два шага до Адмиралтейства
. и светла
Адмиралтейская игла.
С 7 февр<аля> ходит в архив — значит, мимо Петра. 6 июля родился сын Александр, т. е. наследник имени — новый Пушкин.
Пушкин, наверно, не подумал, сколько пришлось бежать бедному Евгению через Вас<ильевский> Остр<ов>. Там и на трамвае едешь — так соскучишься (!)
«Свинский Петербург» — выражение из письма Пушкина жене от 11 июня 1834 г. (XV, 158). Трактовка поэтического образа Петербурга в «Медном всаднике» как «мрачного и беспощадного», а вступления к поэме — как «одического великолепья и маскировки», противопоставленной Петербургу центральной ее части, — у Ахматовой близка к концепции Андрея Белого (см. его «Ритм как диалектика», Пгр. 1929). О связи вступления к «Медному всаднику» с одической традицией см. Л. В. Пумпянский. «Медный всадник» и поэтическая традиция XVIII в. В кн. Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. 4—5. Изд. АН СССР, М.—Л. 1939, стр. 91. Вся заметка несомненно связана с работами А. А. Ахматовой, посвященными последним годам жизни Пушкина («Пушкин и Невское взморье», «Гибель Пушкина»). В одном из черновых набросков Ахматова сближает описание «ночного пустого мрачного Петербурга» в «Уединенном домике на Васильевском» Пушкина — Титова и в «Медном всаднике», однако, не присоединяясь к мистической трактовке петербургской темы у В. Ф. Ходасевича (см. его «Статьи о русской поэзии», Пб. 1922; статья «Петербургские повести Пушкина»). Адрес Пушкина, указанный Ахматовой, — квартира в доме Жадимеровского на углу Морской и Гороховой улиц (ныне дом 26/14 по ул. Герцена), нанятая сроком с 1 декабря 1832 по 1 декабря 1833 г.; в мае 1833 г. Пушкин переехал на дачу и на квартиру больше не вернулся (Пушкин. Письма последних лет. 1834—1837. Изд. «Наука», Л. 1969, стр. 209—210). Указание на маршрут Пушкина («с 7 февраля ходит в архив») — ошибочно; Пушкин не посещал архив, а получал дела на дом (см. Р. В. Овчинников. Пушкин в работе над архивными документами. («История Пугачева»). «Наука», Л. 1969, стр. 51 и сл.). «Ветер, окликающий часовых» — неточная цитата из «Медного всадника» (V, 146), возможно, контаминированная со строкой из «Демона» Лермонтова: «Там мятель дозором ходит. То песню долгую заводит, То окликает часовых»).
<25>. Les pas odorants — оленя след пахучий (Шенье).
Маргиналия устанавливает фразеологический аналог у Пушкина и в неоконченной философской поэме Шенье «Гермес» (« Hermés »), задуманной как история человеческой цивилизации; впрочем, фрагмент, о котором идет речь (см. Poésies de André Chénier . . Paris, 1841, p. 200—201), был опубликован Сент-Бевом лишь в 1839 г.
Ainsi, dans les sentiers d’une forêt naissante,
A grands cris élancée, une meute pressante,
Aux vestiges connus dans les zephyrs errants,
D’un agile chevreuil suit les pas odorants
Так, на тропах подрастающего леса,
Побуждаемая громкими криками назойливая свора,
По знакомым запахам, блуждающим в воздухе,
Преследует по пахучему следу проворную косулю.
Ср. набросок Пушкина 1836 г. (III, 419):
Напрасно я бегу к сионским высотам,
Грех алчный гонится за мною по пятам,
Так, ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,
Голодный лев следит оленя бег пахучий.
<26>. Ventus niger — вихорь черный (Анчар).
Ср. это сочетание у Горация (кн. I, ода V).
<27>. Объяснение к стихотворению «Нет, я не дорожу. » — влияние только что прочитанного Делорма.
В этом стих<отворении> Делорм, описывая свою музу, говорит, что она не пляшущая с открытыми грудями одалиска и не молящаяся на феодальной могиле (le front sur le marbre*), как д<онна> Анна, владетельница замка, а скромная девушка, кот<орая> во всякую погоду стирает белье в ручье и ухаживает за своим безумным отцом. Она умирает от чахотки, как Инеса, а могла (как Лаура) иметь успех, и серенады, и поклонников, и слушать cent braves** своей игре на арфе.
Вот что Пушкин пишет об этом стихотворении: «. мы с изумлением находим стихотворения, исполненные свежести и чистоты. С какой меланхолической прелестью описывает он, например, свою музу!» (« Vie, poésies et pensées de Joseph Delorme ». II. 5 VII, стр. 238).
* склонившись лицом на мрамор (франц .).
** сотни браво (франц .).
Статья Пушкина « Vie, poésies et pensées de Joseph Delorme » (XI, 195), где цитируется стихотворение Делорма (Сент-Бева) «Ma muse», напечатана 5 июня 1831 г.; познакомился же со сборником Пушкин ранее, возможно, вскоре после его выхода в 1829 г. (см. Б. В. Томашевский. Пушкин и Франция. Л. 1960, стр. 362). Стихотворение «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем. » датируется 1831 или 1832 г. Помимо непосредственной темы заметки в ней намечена и другая тема — сопоставление стихотворения Сент-Бева с некоторыми мотивами «Каменного гостя»; цитата из «Ma muse» прямо связывается с обращениями Дон-Гуана к донне Анне в сцене III («склонившись тихо, Вы черные власы на мрамор бледный Рассыплете» и «Сюда, на этот гордый гроб Пойдете кудри наклонять и плакать» — VII, 154, 156); из «Каменного гостя» и имена любовниц Дон-Гуана — Инезы и Лауры; последняя в сцене II поет, аккомпанируя себе на гитаре и вызывая восклицания гостей: «О brava! brava! чудно! бесподобно!» (VII, стр. 145). Ср. у Сент-Бева: « Elle eût pu. de sa harpe d’or éveillant cent rivaux, Ne voir rien qu’un sourire entre tant de bravos » (Она могла бы. своей золотой арфой возбуждая сотни соперников, Видеть одну лишь улыбку среди бесчисленных рукоплесканий).
<28>. Элегия Пушкина («Купить хоть слово девы милой, хоть легкий звук ее шагов». Ср. с элегией Грессе. )
Элегия Пушкина К*** («Зачем безвременную скуку. », 1820; II, 144). В экземпляре сочинений Пушкина, принадлежавшем Ахматовой, отчеркнуты строки:
Тогда изгнаньем и могилой,
Несчастный, будешь ты готов
Купить хоть слово девы милой,
Хоть легкий шум ее шагов.
Элегия Грессе — «La Chartreuse» («Обитель»); в XX послании, представляющем собою фрагмент «Обители», есть строки: «J e voudrois de toute ma vie Acheter un de vos instants !» (Я хотел бы всей своей жизнью Купить одно ваше мгновенье!). Реминисценции из этой элегии ощущаются и в других строках пушкинского стихотворения. Ср. «Один в тиши пустых полей Ты будешь звать воспоминанья Потерянных тобою дней» и « J’allois racheter en silence La perte de mes premiers jours » (Я хотел бы выкупить в тишине Потерю моих ранних дней») и т. д. ( Oeuvres de Gresset, t. I. Paris. 1826, p. 250 et 50).
<29>. Заклинание и конец Гяура.
В экземпляре однотомника Пушкина, принадлежавшего Ахматовой, подчеркнуты две заключительные строки первой строфы «Заклинания». Реминисценции из заключительного монолога Гяура, призывающего мертвую возлюбленную, обнаруживаются в нескольких строфах пушкинского стихотворения. Ср.
О, если правда, что тогда
Пустеют тихие могилы.
If true, and from thine ocean-cave
Thou comest to claim a calmer grave
Если правда, что из твоей океанской
пещеры Ты приходишь просить
более спокойной могилы
Приди как дальняя звезда,
Как легкий звук иль дуновенье,
Иль как ужасное виденье,
Мне все равно.
Ah! were thy beauties e’er so cold
I care not .
Ах, если даже твои красы столь же холодны,
Мне все равно.
But shape or shade! whate’er thou art,
In mercy ne’er again depart.
Но — образ или тень! чем бы ты ни была,
Из сострадания — не уходи больше!
<30>. «О Мильтоне и переводе Шатобриана». Доказываю, что это такой же пастиш, как и «Последний свойственник».
(Тема — независимость поэта ).
См. XII, 137 («О Мильтоне и Шатобриановом переводе „Потерянного Рая“») и XII, 153 («Последний из свойственников Иоанны д’Арк»).
Последняя статья есть пастиш (литературная имитация и мистификация). См. Н. О. Лернер. Рассказы о Пушкине. Л. 1929, стр. 190—198; комментарии Н. К. Козмина в кн. Сочинения Пушкина, т. IX (2). Л. 1929, стр. 981—982.
<31>. Мадонна и Рыцарь бедный — Ваккенродера.
Это чрезвычайно интересное указание вводит в круг источников «легенды» «Жил на свете рыцарь бедный» (1829) один существенно важный, не отмеченный исследователями (см. подробный анализ истории этого сюжета в статье Д. П. Якубовича «Пушкинская „легенда“ о рыцаре бедном». — Западный сборник. 1. Изд. АН СССР, М.—Л. 1937, стр. 227—256). Речь идет о «Видении Рафаэля» в книге В. Ваккенродера и Л. Тика «Об искусстве и художниках. Размышления отшельника, любителя изящного» (1814), переведенной в 1826 г. С. Шевыревым, В. Титовым и Н. Мельгуновым и сыгравшей важную роль в истории русского романтизма; по-видимому, проблематика ее отразилась в «Моцарте и Сальери» (см. комм. М. П. Алексеева к трагедии в издании: Пушкин. Т. VII. Драматические произведения. Изд. АН СССР, М.—Л. 1935, стр. 538 и сл.). Согласно Ваккенродеру, в душе Рафаэля «от самой нежной юности всегда пламенело. особенное святое чувство к матери божьей»; «даже иногда громко произнося ее имя, он ощущал грусть душевную»; однажды ночью он был привлечен «светлым видением» богоматери; «видение навеки врезалось в его душу и чувства», и он осуществил свою мечту — перенести этот образ на полотно («Об искусстве и художниках. »; цит. по переизданию: М. 1914, стр. 6—8). В тексте Пушкина — прямые реминисценции: «Он имел одно виденье, Непостижное уму, И глубоко впечатленье В сердце врезалось ему» (III, 161). Добавим к этому, что «безумцем», аскетически посвятившим жизнь одной идее (в данном случае — идее служения искусству) является в книге Ваккенродера и Иосиф Берглингер («Музыкальная жизнь художника Иосифа Берглингера»); в этой части книги приведена целиком любимая героем оратория «Stabat mater dolorosa», посвященная деве Марии (в вариантах пушкинской «легенды» девизом «рыцаря бедного» служат слова «mater dolorosa», восходящие к этому гимну).
<32>. Aimables ignorants (Парни) — «милые невежды» («Евг<ений> Он<егин>»), беспечные невежды («Была пора», 1836).
Ср. у Парни: « Avec quels soins au terme du bonheur Je conduisis ton ignorance aimable» («Retour à Éléonore»); «Ne perdez point votre aimable ignorance» («Plan d’études ») (С какими заботами я вел к пределу счастья твое милое неведение; Не теряй своего милого неведения). Ср. Oeuvres diverses d’Évariste Parny, t. 1. Paris, 1812, pp. 56, 33.
<33>. «Публика смотрит на вас как на свою собственность» («Ег<ипетские> н<очи>»). См. «Пелам»: You became public property.
Там же. Отвод описания любовных бесед.
Ахматова ссылается на начало 1-й главы «Египетских ночей» (VIII (1), 263) и замечание Пушкина в «Барышне-крестьянке» о «приторности» подробностей, рисующих зарождение и развитие любовного чувства (там же, стр. 117). Указанные ею аналоги из романа Бульвера-Литтона «Пелам, или Приключения джентльмена» (1828) — в главах XLVI и XVIII (см. Pelham;
or the Adventures of a Gentleman. Paris. 1832, pp. 68, 197. Русский перевод см. Бульвер-Литтон. Пелам, или Приключения джентльмена. Гослитиздат, М. 1962, стр. 118, 265).
<34>. Еще один знакомый Пушкина.
«. он не предпочитает первого английского шалопая всем известным и неизвестным своим соотечественникам» («Воображаемый разговор с Ал<ександром> I», Михайловское, 1824).
«. je suis ennuyé d’être traité dans ma patrie avec moins d’egard que le premier galopin anglais qui vient y promener parmi nous sa platitude et son baragouin » (Казначееву. Июнь. В Одессе — Пушкин, т. X, стр. 88).
(«. мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу-англичанину, явившемуся щеголять среди нас своей тупостью и своей тарабарщиной»; стр. 770).
Слоан (англичанин-католик; 1794—1871) имел большой успех в высшем обществе (см. Бутурлин, Мемуары, стр. 441—442). В 1824—1825 гг. молодой Бутурлин находился в Одессе со своим воспитателем Слоаном (стр. 53, гл. 36—39).
См. о Слоане в письмах В. Ф. Вяземской к мужу (из Одессы 1824).
Итак, первый попавшийся английский шалопай, которого Воронцов предпочитал всем своим известным и неизвестным соотечественникам, был 30-летний красавец Слоан. Обращение с ним Воронцова и было причиной обиды Пушкина.
Выписка о Слоане: «Слоан имел большие успехи в высшем обществе» (стр. 441—442. Мемуары Бутурлина).
«Воронцова считали либералом и англоманом» и т. д. «У него было 3 англичанина: 1) врач, 2) чиновник Джаксон, управляющий имением жены, и 3) конюх (стр. 30).
«Гр. Воронцов принял меня очень любезно и расточался в любезностях перед моим наставником (г. Слоан)».
«Все мы, приближенные к нему (а также г. Слоан), ежедневно у него обедали, даже когда он отлучался из города, а поваром у него был французский кулинарный артист» (стр. 16. Записки 1824—1827 года граф<а> М. Д. Бутурлина, стр. 30).
Цитаты из Пушкина см. Акад. XI, стр. 23 и XIII, стр. 95. «Записки» графа М. Д. Бутурлина, дальнего родственника Пушкина, об Одессе 1824 г. и своем гувернере Слоане см. «Русский архив», 1897, № 3, стр. 394—444 и № 5, стр. 5—74. Письмо В. Ф. Вяземской мужу от 25 июля 1824 г. с характеристикой Слоана («тридцати лет, малый очень красивый и довольно умный, насколько может казаться умным англичанин, говорящий по-французски») см. Остафьевский архив, т. V, вып. 2, СПб. 1913, стр. 134.
1 См. об Ахматовой как пушкинисте некролог ее, написанный акад. М. П. Алексеевым, — Временник Пушкинской комиссии, 1964 («Наука», Л. 1967, стр. 68—71); см. также: В. H. Голицына. Анна Ахматова как исследователь Пушкина. Пушкинский сборник, Псков, 1968, стр. 193—204 (к сожалению, тексты Ахматовой здесь в ряде случаев приведены неточно); Р. Д. Тименчик. Ахматова и Пушкин. Пушкинский сборник. Рига, 1968, стр. 124—131.
2 «Литературная газета», 1945, 24 ноября.