Пред мощной властью красоты

Пред мощной властью красоты.

(Женщины, вдохновлявшие Пушкина. Екатерина Бакунина. Мария Волконская. Амалия Ризнич. Каролина Собаньская. Елизавета Воронцова)

С началом весны чаще, чем когда-либо в другое время, звучат разговоры о любви и о женщинах, способных вызывать это противоречивое чувство, в котором смешаны эмоции восторга и восхищения, страданий и разочарований, вдохновляющих на создание высоких произведений искусства. Именно поэтому читателей и исследователей всех времен и народов занимают загадки адресатов любовной лирики – кому, когда и при каких обстоятельствах поэт посвятил те или иные строки. И часто ответа на этот вопрос нет, потому что даже если и можно подтвердить или опровергнуть тот или иной факт отношений, ставших причиной рождения стихов о любви, настоящую ценность они обретают лишь в том случае, когда каждый из нас может сказать: это обо мне и моих чувствах!

Но и тем интереснее нам знать, что это были за женщины, пробудившие в поэте не только высокие чувства, но и дар творчества. Их называют музами – женщинами, олицетворяющими богинь, способных заставить человека обратиться к подлинным, вечным ценностям. Возможно, поэтому Пушкин считал своей обязанностью быть влюбленным во всех хорошеньких женщин. О тех, кто оставил заметный след в его творчестве, стоит поговорить особо.
<…>
О милая, повсюду ты со мною,
Но я уныл и втайне я грущу.
Блеснет ли день за синею горою,
Взойдет ли ночь с осеннею луною –
Я все тебя, прелестный друг, ищу;
Засну ли я, лишь о тебе мечтаю,
Одну тебя в неверном вижу сне;
Задумаюсь – невольно призываю,
Заслушаюсь – твой голос слышен мне.
Рассеянный сижу между друзьями,
Невнятен мне их шумный разговор,
Гляжу на них недвижными глазами,
Не узнает уж их мой хладный взор.

И ты со мной, о лира, приуныла,
Наперсница души моей больной!
Твоей струны печален звон глухой,
И лишь любви ты голос не забыла.

Это стихотворение юного Пушкина «Разлука» 1816 года посвящено его первой настоящей любви – сестре лицейского товарища Екатерине Бакуниной. Конечно, выражение «настоящая любовь» здесь достаточно условно: до этого Пушкин также влюблялся, и по его же стихам мы знаем о предмете его воздыханий – актрисе Наталье. Чувство к ней наверняка было таким же искренним, но все же – это было больше влюбленностью в абстрактные «женски прелести», как сам он и признавался. А здесь – реальная девушка, с которой можно встретиться в парке, обмолвиться парой слов – и потерять покой: «Как она мила была! как черное платье пристало к милой Бакуниной! Но я не видел ее 18 часов – ах! Какое положенье, какая мука! но я был счастлив 5 минут» – восклицал влюбленный юноша.

Чувство его было тем сильнее, чем безответней, и стихи, вдохновленные любовью к Екатерине Бакуниной, настолько выделяются из традиционных для того периода шуточных, пародийных и подражательных сочинений Пушкина, что стали настоящей жемчужиной русской лирики, вдохновив впоследствии и композиторов на создание прекрасных романсов. Как, например, романс на стихи Пушкина того же 16-го года «Желание», музыку к которому писал и Римский-Корсаков, и Цезарь Кюи:

Медлительно влекутся дни мои,
И каждый миг в унылом сердце множит
Все горести несчастливой любви
И все мечты безумия тревожит.
Но я молчу; не слышен ропот мой;
Я слезы лью; мне слезы утешенье;
Моя душа, плененная тоской,
В них горькое находит наслажденье.
О жизни час! лети, не жаль тебя,
Исчезни в тьме, пустое привиденье;
Мне дорого любви моей мученье –
Пускай умру, но пусть умру любя!

В девушку были влюблены и некоторые товарищи Пушкина, но и они печально вздыхали о несбыточных мечтах: Екатерина Бакунина была старше их, в Царское Село она приезжала летом 1815 года, навещая с семьей брата, посещала лицейские праздники, дружески общалась со всеми лицеистами – но не более того. А мальчишкам-затворникам она казалась земным, реальным образом совершенства – и имела на то все основания. Помимо женского обаяния, Бакунина обладала еще и вкусом, и талантом художницы, брала уроки у живописца Александра Брюллова, всю жизнь писала картины, имела заказы, устраивала выставки. В 1817 году она стала фрейлиной императрицы, и замуж она вышла поздно. Мать Пушкина в 1834 году писала дочери Ольге: «…как новость скажу тебе, что Бакунина выходит за господина Полторацкого, двоюродного брата госпожи Керн. …Ей сорок лет, и он не молод… Говорят, он два года как влюблен…».

Существует предположение, что на ее свадьбе был и Пушкин, и что это была едва ли не первая встреча после их общения в лицейские годы. В замужестве Екатерина Бакунина была счастлива, воспитывала дочь и сына, прожив в согласии с мужем двадцать один год. Это была достойная жизнь благородной женщины, но знаем мы о ней благодаря юношескому чувству Пушкина и его стихам, на которые вдохновила его милая девушка.
А его элегию того же периода «Певец» использовал Петр Ильич Чайковский, сочинив дуэт для Татьяны и Ольги, с которого начинается опера «Евгений Онегин»:

Слыхали ль вы за рощей глас ночной
Певца любви, певца своей печали?
Когда поля в час утренний молчали,
Свирели звук унылый и простой
Слыхали ль вы?

Встречали ль вы в пустынной тьме лесной
Певца любви, певца своей печали?
Следы ли слез, улыбку ль замечали,
Иль тихий взор, исполненный тоской,
Встречали ль вы?

Вздохнули ль вы, внимая тихий глас
Певца любви, певца своей печали?
Когда в лесах вы юношу видали,
Встречая взор его потухших глаз,
Вздохнули ль вы?

Как уже упоминалось, Пушкин считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми был знаком, и это меткое замечание принадлежит одной из них – Марии Николаевне Волконской. И в нее он также был влюблен, и без малого два столетия исследователи спорят о том, какие именно строки посвятил ей Пушкин, и не она ли – его утаенная любовь, которую он обозначил аббревиатурой NN в своем шутливом донжуанском списке 1829 года. Сама же Мария Николаевна много лет спустя узнала сценку из своей беззаботной юности, описанную Пушкиным в XXXIII строфе первой части романа «Евгений Онегин»:

Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к её ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами.

Познакомился Пушкин с юной Машей Раевской в 1820 году во время путешествия по югу в кругу ее семейства, и сразу влюбился в очаровательную девушку. Она была еще совсем ребенком, и эти чувства поэта также остались без ответа. Но и ее образ, и позже самоотверженный подвиг жены декабриста – оставили в душе Пушкина такой глубокий след, что чувство его к Марии Раевской-Волконской стало много большим, чем просто влюбленность:

Тебе – но голос музы темной
Коснется ль уха твоего?
Поймешь ли ты душою скромной
Стремленье сердца моего?
Иль посвящение поэта,
Как некогда его любовь,
Перед тобою без ответа
Пройдет, непризнанное вновь?

Узнай, по крайней мере, звуки,
Бывало, милые тебе –
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна любовь души моей.

Это посвящение к поэме «Полтава» написано Пушкиным в октябре 1828 года, когда Мария Волконская уже несколько лет не только делила с мужем и другими изгнанниками все тяготы каторжной жизни, но и всячески старалась их облегчить. Через два года после отъезда Волконской в Петербурге умер ее первенец. В Чите она получила известие об этом вместе со стихами Пушкина – «Эпитафия младенцу», 1828 года:

В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.

Эти очень личные строки при жизни Пушкина не печатались, но высечены на могиле младенца в Александро-Невской Лавре. В письме отцу Мария Волконская писала: «Я читала и перечитывала, дорогой папа, эпитафию на моего дорогого ангела, написанную для меня. Она прекрасна, сжата, но полна мыслей, за которыми слышится так много. Как же я должна быть благодарна автору. ».

С ее образом связывают пушкинских героинь «Бахчисарайского фонтана» и «Капитанской дочки», также наводят на мысль о Марии Волконской последние строки «Евгения Онегина», поэтому наверняка ее черты есть и в образе Татьяны Лариной:

Но те, которым в дружной встрече
Я строфы первые читал…
Иных уж нет, а те далече,
Как Сади некогда сказал.
Без них Онегин дорисован.
А та, с которой образован
Татьяны милый идеал…
О, много, много рок отъял.

В каких случаях и в какой степени имел в виду Пушкин Марию Волконскую, часто нам определить трудно, но то, что не восхищаться этой удивительной женщиной было просто невозможно – это бесспорный факт. Может быть, поэтому едва ли не большую часть любовной лирики Пушкина, где адресат достоверно не определен, относят к посвящениям Волконской. Но есть и точные сведения об этом: романтическая элегия 1820 года также вдохновлена чувством к юной Маше Раевской, а стихи эти позже были положены на музыку разными композиторами:

Редеет облаков летучая гряда.
Звезда печальная, вечерняя звезда!
Твой луч осеребрил увядшие равнины,
И дремлющий залив, и черных скал вершины.
Люблю твой слабый свет в небесной вышине;
Он думы разбудил, уснувшие во мне…
<…>
Там некогда в горах, сердечной думы полный,
Над морем я влачил задумчивую лень.
Когда на хижины сходила ночи тень –
И дева юная во мгле тебя искала
И именем своим подругам называла.

Когда Маша, которой только исполнился 21 год, решилась следовать за мужем, светская красавица Зинаида Волконская (жена брата декабриста) устроила для нее и Екатерины Трубецкой прощальный бал, на котором Марию Волконскую провожал и Пушкин. Отец же ее, генерал Раевский, был в гневе: он очень любил дочь, и не мог смириться с ее выбором, даже пригрозив ей проклятием. Но спустя время, незадолго до своей смерти, сказал о дочери: «Вот самая удивительная женщина, которую я когда-либо знал».

Ее судьба сама по себе значима и достойна того, чтобы о ней помнить, но благодаря чувству Пушкина светлый образ Марии Волконской приобретает особые, возвышенные черты женщины, достойной быть настоящей музой поэта: нежные, возвышенные чувства к ней Пушкин пронес через всю жизнь.

Но были и другие женщины в его жизни, чувства к которым не умиротворяли душу поэта, а напротив – порождали бурю эмоций. Интересно, что три женщины, чувства к которым у поэта и по силе страсти, и по мучительным переживаниям, и по двусмысленности положения были схожи, связаны с Одессой. И первой из них, поразившей Пушкина по приезде в Одессу, была Амалия Ризнич – дама яркая, экстравагантная, совершенно выделяющаяся из общей массы хорошеньких и кокетливых женщин.

Жена сербского купца Ивана Ризнича, дочь итальянки и венского банкира, в Одессу она приехала весной 1823 года вместе с мужем и матерью, и, надо отметить, что это семейство не входило в высший свет города, но дом их был открыт, здесь часто устраивались приемы и балы. Пушкин же общался с представителями разных социальных кругов (чем, кстати, очень раздражал генерал-губернатора Новороссийского края графа Воронцова, в подчинении которого находился).

На одном из балов поэт и увидел высокую брюнетку с длинной косой, жгучим взглядом, в окружении поклонников, – и был сражен этим образом. Кроме того, Амалия одевалась вызывающе: современникам запомнилось платье полу-амазонки (она часто ездила верхом) и мужская шляпа (она по-мужски пила, играла в карты, курила). И чувства Пушкина к ней были соответствующие – пылающие, необузданные, запретные:

Простишь ли мне ревнивые мечты,
Моей любви безумное волненье?
Ты мне верна: зачем же любишь ты
Всегда пугать мое воображенье?
Окружена поклонников толпой,
Зачем для всех казаться хочешь милой,
И всех дарит надеждою пустой
Твой чудный взор, то нежный, то унылый?
Мной овладев, мне разум омрачив,
Уверена в любви моей несчастной,
Не видишь ты, когда, в толпе их страстной,
Беседы чужд, один и молчалив,
Терзаюсь я досадой одинокой;
Ни слова мне, ни взгляда… друг жестокий!
<…>
Но я любим<…> Наедине со мною
Ты так нежна! Лобзания твои
Так пламенны! Слова твоей любви
Так искренно полны твоей душою!
Тебе смешны мучения мои;
Но я любим, тебя я понимаю.
Мой милый друг, не мучь меня, молю:
Не знаешь ты, как сильно я люблю,
Не знаешь ты, как тяжко я страдаю.

Написано это стихотворение в Одессе в ноябре 1823 года. Чувство это, быстро вспыхнувшее, разгорелось жгучим пламенем, но и быстро угасло. К тому же, Амалия Ризнич была в тот период беременна, и 1 января 1824 года, родив сына, заболела лихорадкой. В мае она с ребенком уехала на лечение в Италию, но это не помогло: в начале 1825 года она умерла. Пушкин узнал о ее смерти в 26-м году от одесского приятеля Василия Туманского, и был поражен тем безразличием, с которым встретил эту новость. О превратностях судьбы и недолговечности страстных чувств он размышлял в стихотворении, посвященном Амалии Ризнич:

Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала…
Увяла наконец, и верно, надо мной
Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
Так вот кого любил я пламенной душой
С таким тяжелым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы, в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слез, ни пени.

Еще одной причиной скорого охлаждения поэта к ней можно считать его знакомство с женой Воронцова – Елизаветой Ксаверьевной. Об их отношениях давно и прочно укоренилась слава скандальной связи, но никаких достоверных сведений об этом нет. Основанием же этому мнению служат главным образом… стихи Пушкина, которые были написаны как в одесский период, так и после. Причем, некоторые исследователи относят те или стихотворение к личности Амалии Ризнич, другие – те же самые стихи относят к чувствам к Воронцовой. К примеру, вот это, 1825 года, ставшее впоследствии популярным романсом Михаила Глинки:

В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
Склонись ко мне главою нежной,
И да почию безмятежный,
Пока дохнет веселый день
И двигнется ночная тень.

Напечатано оно было вместе со стихотворением «Вертоград моей сестры» в «Московском вестнике» 29-го года под общим названием «Подражания», и оба стихотворения написаны на темы библейской «Песни песней».

Что касается отношений Пушкина с Елизаветой Воронцовой, то, зная хотя бы немного нравы и реалии того времени, легко убедиться в том, что какое-либо иное сближение между ними, кроме как дружеское, было невозможно: графиня ценила его прежде всего как поэта. Кроме того, Пушкин находился под постоянным двойным, а то и тройным надзором как неблагонадежная личность, и тайно видеться с супругой первого лица города просто не мог. Но он, конечно, бывал в салоне Воронцовой, где собиралась местная аристократия, виделись они и в театре или на балах в других домах – то есть, в местах публичных.

В это время в Одессе проживала жена близкого друга Пушкина, Петра Вяземского, Вера Вяземская, по сохранившимся письмам которой к мужу можно судить о характере отношений между Пушкиным и Воронцовой. В частности, вот что она писала после отъезда поэта из Одессы в Михайловское: «Я была единственной поверенной его огорчений и свидетелем его слабости, так как он был в отчаянии от того, что покидает Одессу, в особенности из-за некоего чувства, которое разрослось в нем за последние дни, как это бывает. Не говори ничего об этом… молчи, хотя это очень целомудренно, да и серьезно лишь с его стороны».

В общем, в версии романа между Пушкиным и Воронцовой больше догадок и предположений, чем фактов. Но известен и такой достоверный эпизод в их отношениях, как подарок Елизаветы Ксаверьевны поэту кольца, ставшего его талисманом. По крайней мере, стихотворение 1825 вряд ли связано с каким-либо другим «талисманом»:

Храни меня, мой талисман,
Храни меня во дни гоненья,
Во дни раскаянья, сомненья:
Ты в день печали был мне дан.
<…>
В уединенье чуждых стран,
На лоне скучного покоя,
В тревоге пламенного боя
Храни меня, мой талисман.

Священный сладостный обман,
Души волшебное светило…
Оно сокрылось, изменило…
Храни меня, мой талисман.

Пускай же ввек сердечных ран
Не растравит воспоминанье.
Прощай, надежда; спи, желанье;
Храни меня, мой талисман.

В комментариях в академических изданиях к некоторым стихотворениям, написанным Пушкиным после одесского периода, часто можно встретить осторожное предположение: «по-видимому, связано с чувством к Елизавете Воронцовой». Некоторые исследователи бесцеремонно утверждают, что это так, некоторые, напротив, анализируя характер стихов, опровергают подобные утверждения. Но по большому счету, когда читаешь такие шедевры, как, к примеру, «Желание славы» 1825 года, уже не так важно, к какой конкретно женщине поэт обращался: благодаря его таланту чувства эти имеют характер такой же личностный, как и общечеловеческий:

Когда, любовию и негой упоенный,
Безмолвно пред тобой коленопреклоненный,
Я на тебя глядел и думал: ты моя –
Ты знаешь, милая, желал ли славы я;
Ты знаешь: удален от ветреного света,
Скучая суетным прозванием поэта,
Устав от долгих бурь, я вовсе не внимал
Жужжанью дальному упреков и похвал.
Могли ль меня молвы тревожить приговоры,
Когда, склонив ко мне томительные взоры
И руку на главу мне тихо наложив,
Шептала ты: скажи, ты любишь, ты счастлив?
Другую, как меня, скажи, любить не будешь?
Ты никогда, мой друг, меня не позабудешь?
А я стесненное молчание хранил,
Я наслаждением весь полон был, я мнил,
Что нет грядущего, что грозный день разлуки
Не придет никогда… И что же? Слезы, муки,
Измены, клевета, все на главу мою
Обрушилося вдруг… Что я, где я? Стою,
Как путник, молнией постигнутый в пустыне,
И все передо мной затмилося! И ныне
Я новым для меня желанием томим:
Желаю славы я, чтоб именем моим
Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною
Окружена была, чтоб громкою молвою
Все, все вокруг тебя звучало обо мне,
Чтоб, гласу верному внимая в тишине,
Ты помнила мои последние моленья
В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.

Еще одно чувство, связанное с пребыванием Пушкина в Одессе, адресовано польской авантюристке, роковой красавице Каролине Собаньской. С ней он познакомился в Киеве в 1820 году, и пути их пересеклись в Одессе в 1823 году. Пушкин был влюблен, а Каролина, избалованная вниманием мужчин, казалось, играла его чувствами. Много лет спустя архивные находки, в частности, переписка Собаньской, открыли ее как тайного агента и любовницы генерала Витта – фигуры неоднозначной, при жизни окутанной слухами о его шпионской деятельности.

Считается, что Каролина, используя чувства мужчин, добывала нужные для Витта сведения. Но ни Пушкин, ни влюбленный в Собаньскую Адам Мицкевич об этом не догадывались. Впрочем, Мицкевича со временем разочаровала холодность и расчетливость Собаньской. Пушкин же, после Одессы вновь встретившись с ней в 1829-м году в Петербурге, вспомнил о своих чувствах – даже несмотря на то, что уже сватался к Наталье Николаевне Гончаровой. Тогда, как часто это бывало, он написал стихотворение, пытаясь разобраться в своих чувствах, и то, что оно относится именно к Каролине Собаньской, доказывает его запись в альбоме польской красавицы, сделанная Пушкиным 5 января 1830 года:

Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как звук печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.

Оно на памятном листе
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке.

Что в нем? Забытое давно
В волненьях новых и мятежных,
Твоей душе не даст оно
Воспоминаний чистых, нежных.

Но в день печали, в тишине,
Произнеси его тоскуя:
Скажи: есть память обо мне,
Есть в мире сердце, где живу я.

Женщины, вдохновлявшие Пушкина, были разными и по характеру, и по общественному положению, и стихи, им посвященные, тоже разные. Но тем не менее, всех их объединяло одно качество:

Я думал, сердце позабыло
Способность легкую страдать.
Я говорил: тому, что было,
Уж не бывать! уж не бывать!
Прошли восторги, и печали,
И легковерные мечты…
Но вот опять затрепетали
Пред мощной властью красоты*.

Виктория ФРОЛОВА.
____________________________
*текст радио-программ, март 2012.
Иллюстрация: Каролина Собаньская (рисунок Пушкина).

© Copyright: Виктория Фролова -Вита. 2012
Свидетельство о публикации №112030804849