Стихи о Денисе Давыдове
Усач. Умом, пером остёр он, как француз,
Но саблею французам страшен:
Он не дает топтать врагам нежатых пашен
И, закрутив гусарский ус,
Вот потонул в густых лесах с отрядом —
И след простыл. То невидимкой он, то рядом,
То, вынырнув опять, следо м
Идет за шумными французскими полками
И ловит их, как рыб, без невода, руками.
Его постель — земля, а лес дремучий — дом!
И часто он, с толпой башкир и с казаками,
И с кучей мужиков, и конных русских баб,
В мужицком армяке, хотя душой не раб,
Как вихорь, как пожар, на пушки, на обозы,
И в ночь, как домовой, тревожит вражий стан.
Но милым он дари т, в своих куплетах, розы.
Давыдов! Это ты, поэт и партизан.
Пока с восторгом я умею
Внимать рассказу славных дел,
Любовью к чести пламенею
И к песням муз не охладел,
Покуда русский я душою,
Забуду ль о счастливом дне,
Когда приятельской рукою
Пожал Давыдов руку мне!
О ты, который в пыл сражений
Полки лихие бурно мчал
И гласом бранных песнопений
Сердца бесстрашных волновал!
Так, так! покуда сердце живо
И трепетать ему не лень,
В воспоминанье горделиво
Хранить я буду оный день!
Клянусь, Давыдов благородный.
Я в том отчизною свободной,
Твоею лирой боевой
И славный год войны народной
В народе славной бородой!
Жизни баловень счастливый,
Два венка ты заслужил;
Знать, Суворов справедливо
Грудь тебе перекрестил!
Не ошибся он в дитяти:
Вырос ты — и полетел,
Полон всякой благодати,
Под знамена русской рати,
Горд, и радостен, и смел.
Грудь твоя горит звездами:
Ты геройски добыл их
В жарких схватках со врагами,
В ратоборствах роковых;
Воин смлада знаменитый,
Ты еще под шведом был,
И на финские граниты
Твой скакун звучнокопытый
Блеск и топот возносил.
Жизни бурно-величавой
Полюбил ты шум и труд:
Ты ходил с войной кровавой
На Дунай, на Буг и Прут.
Но тогда лишь собиралась
Прямо русская война;
Многогромная скоплялась
Вдалеке—и к нам примчалась
Разрушительно-грозна.
Чу! труба продребезжала!
Русь! тебе надменный зов!
Вспомяни ж, как ты встречала
Все нашествия врагов!
Созови из стран далеких
Ты своих богатырей,
Со степей, с равнин широких,
С рек великих, с гор высоких,
От осьми твоих морей!
Пламень в небо упирая,
Лют пожар Москвы ревет;
Златоглавая, святая,
Ты ли гибнешь? Русь, вперед!
Громче буря истребленья,
Крепче смелый ей отпор!
Это жертвенник спасенья,
Это пламень очищенья,
Это фениксов костер!
Где же вы, незванны гости,
Сильны славой и числом?
Снег засыпал ваши кости!
Вам почетный был прием!
Упилися, еле живы,
Вы в московских теремах,
Тяжелы домой пошли вы,
Безобразно полегли вы
На холодных пустырях!
Вы отведать русской силы
Шли в Москву: за делом шли!
Иль не стало на могилы
Вам отеческой земли?
Много в этот год кровавый,
В эту смертную борьбу,
У врагов ты отнял славы,
Ты, боец чернокудрявый,
С белым локоном на лбу!
Удальцов твоих налетом
Ты, их честь, пример и вождь,—
По лесам и по болотам,
Днем и ночью, в вихрь и дождь,
Сквозь огни и дым пожара
Мчал врагам, с твоей толпой,
Вездесущ, как божья кара,
Страх нежданного удара
И нещадный, дикий бой!
Лучезарна слава эта,
И конца не будет ей;
Но такие ж многи лета
И поэзии твоей:
Не умрет твой стих могучий,
Достопамятно-живой,
Упоительный, кипучий,
И воинственно-летучий,
И разгульно-удалой.
Ныне ты на лоне мира:
И любовь и тишину
Нам поет златая лира,
Гордо певшая войну.
И как прежде громогласен
Был ее воинский лад,
Так и ныне свеж и ясен,
Так и ныне он прекрасен,
Полный неги и прохлад.
(Н. Языков, 1835)
Герой Двенадцатого года,
Непобедимый партизан,
В горячих схватках в честь народа
Крутил он вихрем доломан.
Гусарской саблею сверкая,
Строфу свою рубя сплеча,
Он знал, что муза, «дева рая»,
Куда как сердцем горяча!
За словом он в карман не лазил,
Вельмож Олимпа звал на ты,
Кутил, не вовремя проказил,
Служил заветам красоты.
И обойденным генералом,
В Москве, в отставке, свой халат
Предпочитал придворным балам
И пестрой радуге наград.
К неуспокоенным сединам
Внушив насмешливый почет,
Остался он Беллоны сыном
И среди старческих невзгод.
Лихой гусар, любил он струнность
Строфы с горчинкой табака,
И, волей муз, такая юность
Eму досталась на века.
Утром, вставя ногу в стремя,–
ах, какая благодать!–
ты в теперешнее время
умудрился доскакать.
(Есть сейчас гусары кроме:
наблюдая идеал,
вечерком стоят на стреме,
как ты в стремени стоял.
Не угасло в наше время,
не задули, извини,
отвратительное племя:
"Жомини да Жомини".)
На мальчишеской пирушке
В Церском,–чтоб ему!–Селе
были вы–и ты, и Пушкин–
оба-два навеселе.
И тогда тот мальчик черный
прокурат и либерал,
по-нахальному покорно
вас учителем назвал.
Обождите, погодите,
не шумите–боже мой!–
раз вы Пушкина учитель,
значит, вы учитель мой!
(Я. Смеляков)
Памяти Дениса Давыдова
Его отряд во вражий стан
Влетал как смерч мгновенный,
Гусар, поэт и партизан
И воин беспримерный –
Ему, герою той войны,
Дивились будто чуду.
России верные сыны
Дениса не забудут.
(Г. Готовцев)
Мы несём едино бремя;
Только жребий наш иной:
Вы оставлены на племя,
Я назначен на убой.
(Денис Давыдов)
Он с детства проявил вояки рьяный норов.
В войне с собаками расцвёл батальный гений.
Недаром Александр Васильевич Суворов
Денису предрекал виктории в сраженьях.
Вошёл в историю поэтом-партизаном,
Пегаса оседлав и вставя ногу в стремя,
Он смело прискакал в теперешнее время,
Как некогда, пройдя Европу, к парижанам.
«Средь литераторов прослыл он генералом,
Средь генералов он прослыл поэтом», –
Так Пушкин подшутил над добрым малым,
При этом одарив его куплетом:
«Киплю, любуясь на тебя,
Глядя на прыть твою младую.
Так старый хрыч, цыган Илья
Глядит на пляску удалую,
Под лад плечами шевеля…» *
Гусар-красавец с пышными усами
Был всюду приглашён, с любовью принят. Сколько
В героя жарких битв влюблялося красавиц,
И в их числе сестра Поэта Ольга. **
В своём имении в старинном барском доме ***
Без стильной мебели и без зеркальной спальни
Он спал мертвецки на ржаной соломе
И подправлял усы пред саблею зеркальной.
В своих стихах он как гусар-рубака
Воспел вино и страсть, стремительное стремя.
Но не был шаркуном он на балах, однако,
Презрев тех жеребцов, оставленных на племя.
Своей отчизне был всегда он верным сыном,
Вставая в строй, как враг грозил войною.
А между войн был добрым семьянином:
Девятерых детей он воспитал с женою.
* На черновике стихотворения Дениса Давыдова «Герою битв…» был обнаружен автограф А.С.Пушкина, несколько отредактированным Д. Давыдовым и включённым в текст.
** Ольга Сергеевна Пушкина была страстно влюблена в Дениса Давыдова и не скрывала этого.
*** Денису Давыдову принадлежало село Мышецкое на берегу озера Круглое недалеко от современного города Лобни.
Поэтичен и бесстрашен,
Был не раз у дамских ног,
А в боях – умён, отважен,
С детства знал гусар в них толк.
Сам Кутузов восхищался
И его любил душой,
Где б Давыдов ни сражался –
Первым мчался в смертный бой.
Знал: Денис Россию любит,
Не жалеет живота,
По тылам французов рубит
От макушки до хребта.
Эскадрон его стрелою
Бил врага то тут, то там,
После – пел гусар душою
На привалах по ночам.
Пунш игристый в кубки лился,
Звон гитар в лесах звучал,
И, когда он веселился,
Конь от радости фырчал.
А за доблесть удалую
И победу над врагом
Награждён был он звездою
Да Георгиевским крестом.
Шли легенды о гусарах
Сквозь века до наших лет.
С ними пели под гитары,
Приглашали на банкет.
Им хвала, почёт и слава!
Отстояли грудью Русь.
Благодарна им держава,
Трижды я за них молюсь.
К портрету Дениса Давыдова
Денис Васильич, врут портреты
себе и нам,
когда гусары и поэты
глядят из рам –
кто встарь, о профиле и фасе
не хлопоча,
на скакуне иль на Пегасе
рубил сплеча.
В приёмах родственных ремёсел
бывавши лих,
ты саблю всё ещё не бросил,
в стихе не стих,
и до сих пор не грех рубаке
гульнуть в кругу,
когда р-распахнуты рубахи
на страх врагу,
в серёдке ж – пламенные плошки:
ослепни, лях!
спляши, Париж, как пляшут мошки
на сих огнях.
В отставку вышло время оно,
так что ж, – старо
клинок затачивать до звона,
чинить перо?
Все, все старинные секреты
сгодятся тут.
Да вот расспрашивать портреты –
напрасный труд.
СтихиМ. Б. Барклаю де Толли
У русского царя в чертогах есть палата:
Она не золотом, не бархатом богата;
Не в ней алмаз венца хранится за стеклом;
Но сверху донизу, во всю длину, кругом,
Своею кистию свободной и широкой
Ее разрисовал художник быстроокой.
Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадонн,
Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,
Ни плясок, ни охот,— а всё плащи, да шпаги,
Да лица, полные воинственной отваги.
Толпою тесною художник поместил
Сюда начальников народных наших сил,
Покрытых славою чудесного похода
И вечной памятью двенадцатого года.
Нередко медленно меж ими я брожу
И на знакомые их образы гляжу,
И, мнится, слышу их воинственные клики.
Из них уж многих нет; другие, коих лики
Еще так молоды на ярком полотне,
Уже состарились и никнут в тишине
Главою лавровой.
Но в сей толпе суровой
Один меня влечет всех больше. С думой новой
Всегда остановлюсь пред ним — и не свожу
С него моих очей. Чем долее гляжу,
Тем более томим я грустию тяжелой.
Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,
Высоко лоснится, и, мнится, залегла
Там грусть великая. Кругом—густая мгла;
За ним—военный стан. Спокойный и угрюмый,
Он, кажется, глядит с презрительною думой.
Свою ли точно мысль художник обнажил,
Когда он таковым его изобразил,
Или невольное то было вдохновенье,—
Но Доу дал ему такое выраженье.
О вождь несчастливый! Суров был жребий твой:
Все в жертву ты принес земле тебе чужой.
Непроницаемый для взгляда черни дикой,
В молчанье шел один ты с мыслию великой,
И, в имени твоем звук чуждый невзлюбя,
Своими криками преследуя тебя,
Народ, таинственно спасаемый тобою,
Ругался над твоей священной сединою.
И тот, чей острый ум тебя и постигал,
В угоду им тебя лукаво порицал.
И долго, укреплен могущим убежденьем,
Ты был неколебим пред общим заблужденьем;
И на полупути был должен наконец
Безмолвно уступить и лавровый венец,
И власть, и замысел, обдуманный глубоко,—
И в полковых рядах сокрыться одиноко.
Там, устарелый вождь, как ратник молодой,
Свинца веселый свист заслышавший впервой,
Бросался ты в огонь, ища желанной смерти,—
Вотще! —
.
.
О люди! жалкий род, достойный слез и смеха!
Жрецы минутного, поклонники успеха!
Как часто мимо вас проходит человек,
Над кем ругается слепой и буйный век,
Но чей высокий лик в грядущем поколенье
Поэта приведет в восторг и в умиленье!
(А. Пушкин, 1835)
Памяти Петра Ивановича Багратиона
Грузинский князь, но русский генерал,
Непобедимый муж, каких лишь единицы,
Он жил Россией, и при этом жизнь отдал
За нашу православную столицу.
(Г. Готовцев)
Он в юности своей весь отдался наукам,
Дышал мечтой о жизни боевой;
И чтением он ум обогащая свой,
И душу приучал к волшебным славы звукам.
Но вдруг. Двенадцатый, с его войною, год!
Пожар! Отечество горит—и весь народ
К оружью от сохи. И косы на защиту.
Кто там на дереве сидит
И, пепельной золой покрыту,
Москву святую сторожит?
Кто так искусно нам дает правдивы вести?
Он храбр и прям, как меч! Ни трусости, ни лести.
Вот Вильна, польский град, французами кипит!
Двадцатиградусный мороз трещит!
И русские сердца трещат от правой мести!
Кто ж воин сей с отвагою такой,
В крови, с подвязанной рукой,
С дружиной ломится в вороты?
Вот груды золота в разбитых сундуках:
Пусть гинет золото в снегах,
Ему важнее есть заботы,
Чтоб славу скользкую держать в своих руках.
Героям древности он благородством равен,
Душой прямой россиянин,
О нем вещал бы нам и предок-славянин:
«Се—славен!»
(Ф. Глинка, между 1812—1825)
Генералам двенадцатого года
Вы, чьи широкие шинели
Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели
И голоса.
И чьи глаза, как бриллианты,
На сердце вырезали след –
Очаровательные франты
Минувших лет.
Одним ожесточеньем воли
Вы брали сердце и скалу, –
Цари на каждом бранном поле
И на балу.
Вас охраняла длань Господня
И сердце матери. Вчера –
Малютки-мальчики, сегодня –
Офицера.
Вам все вершины были малы
И мягок – самый черствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!
Ах, на гравюре полустертой,
В один великолепный миг,
Я встретила, Тучков-четвертый,
Ваш нежный лик,
И вашу хрупкую фигуру,
И золотые ордена.
И я, поцеловав гравюру,
Не знала сна.
О, как – мне кажется – могли вы
Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать – и гривы
Своих коней.
В одной невероятной скачке
Вы прожили свой краткий век.
И ваши кудри, ваши бачки
Засыпал снег.
Три сотни побеждало – трое!
Лишь мертвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы все могли.
Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать.
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.
Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие –
И весело переходили
В небытие.
(Тучков-четвертый–младший из четырёх братьев-генералов Тучковых, участвовавших в Отечественной войне 1812 года. Александр Алексеевич Тучков, погиб в 1812 году во время Бородинской битвы.)