Стихи и сказки ского

Стихи и сказки В.А.Жуковского

Василий Андреевич Жуковский (1783—1852) открыл в челове­ке способность наслаждаться созерцанием собственных эмоций, чем способствовал развитию в России сентиментализма (от фр. sentiment — чувство, чувствительность). Он подготовил явление пушкинского гуманизма: «Без Жуковского мы не имели бы Пуш­кина» (В.Г.Белинский).

Главные искания поэта связаны с романтизмом. направлени­ем, в котором человеческая индивидуальность выдвинута на пер­вое место. Неудовлетворенный окружающей действительностью романтический герой стремится прорваться за пределы унылой реальности — туда, где над людьми теряют власть законы «жесто­кого века», где перестает действовать практический рассудок с его удручающей логикой приспособления и расчета. Жажда чудесного и тяготение к фантастике — фундаментальные качества ро­мантического двоемирия .

Себя самого поэт называл «поэтическим дядькой чертей и ведьм, немецких и английских». Сюжеты его баллад «Кубок», «Перчатка», «Рыцарь Тогенбург», «Замок Смальгольм, или Ива­нов вечер», «Ивиковы журавли», «Шильонский узник», «Суд божий над епископом», «Лесной царь», «Кассандра», «Людмила» почерпнуты из иностранных источников. В романтических балла­дах и стихотворных сказках Жуковского всегда происходит что-либо необычное. За воображением здесь признается право на не­ограниченную свободу, и эмоциональную читательскую реакцию на чудо подобная художественная установка делает сильной и не­посредственной. Будь то переводные, будь глубоко оригинальные произведения поэта, они воссоздают романтическую атмосферу тайн и красоты, рисуют мир, в котором столкновение героев от­ражает глубинные противоречия человеческого духа, рвущегося к гармонии.

Любимые герои Жуковского — рыцари духа. Они проявляют благородство и мужество в защите человеческих чувств. Любовь и преданность (рыцаря — прекрасной даме, сына — отцу, гражда­нина — Отечеству) в его произведениях неизменно вознагражда­ются, а зло беспощадно и неотвратимо наказывается. Сюжет, идея, художественные средства баллад и сказок Жуковского подчинены поэтизации нравственно стойкой и сильной личности.

Непременным условием романтического творчества является сказочное воображение, и в наследии Жуковского сказок немало. В чтение детей вошла «Спящая царевна » (1831), возникшая в итоге творческого соревнования с Пушкиным. Жуковский пробует пи­сать «в русском духе», создавая стилизацию под фольклор. Размах воображения Жуковский-сказочник проявляет истинно русский, что не мешает ему оставаться романтиком. С изумительной кар­тинностью нарисован дворец, обитатели которого зачарованы сном. Спит царь с царицей, свита, стража под ружьем, на коне хорунжий, кони, мухи, собаки, повар перед огнем, и автор мас­терски схватывает этот миг остановившегося движения:

И огонь, объятый сном,

Не пылает, не горит,

Сонным пламенем стоит;

И не тронется над ним,

Сбившись клубом, сонный дым.

Читателей «Спящей царевны» не оставляет при этом ощуще­ние некой игры, вообще характерной для литературной сказки, переосмысливающей фольклорные сюжеты и образы. У Жуков­ского царевна засыпает на целых триста лет и словно для того только, чтобы пробудиться от любовного поцелуя. Правда, поцелуй необычен, да и происхождение того, от кого он исходит, тоже. Суженый царевны — царский сын, и, что еще важнее, он пред­назначен ей самой судьбой! Однако автор как будто слегка усме­хается, и такая самоирония очень характерна для писателей-ро­мантиков: сказочная реальность остается далекой от действитель­ности мечтой! Неслучайно же в балладе «Светлана» (1808— 1812), много общего имеющей со сказкой «Спящая царевна», поэт пи­шет так:

Улыбнись, моя краса,

В ней большие чудеса,

Очень мало складу.

«Большие чудеса» и в самом деле отличают оба произведения. В сказке царский сын входит в сонное царство и склоняется над спящей (мертвой) невестой; в балладе невеста входит в избушку, где «все в глубоком мертвом сне», а «под белым полотном мерт­вый [жених] шевелится». По законам жанра все разрешается благо­получно. Сон может быть и долгим, и лживым, но пробужденье — всегда счастливым. Наяву союз двух любящих сердец скрепляется браком: «в опыте разлуки» герои все те же, и «в них душа — как ясный день».

Вот и сказка для детей, убежден поэт, должна быть такой же чистой, т.е. не иметь иной цели, кроме непорочного занятия фан­тазией. Во второй половине жизни для самых маленьких читателей поэт пишет несколько небольших стихотворений, посвящая их собственным детям Павлу и Александре. Как и в сказочном кредо Жуковского, в них нашел отражение и жизненный опыт худож­ника, и общественно-педагогические взгляды, и тонкое знание детской психологии. Стихотворение «Птичка» воспевает светлую печаль, навеянную скоро минувшей порой красного лета. Напро­тив, в «Жаворонке» нарисованы радостные приметы пробуждаю­щегося дня. Стихотворная пьеска «Котик и козлик» создана в луч­ших традициях народной материнской поэзии. А в короткой, по­истине поэтической сказочке «Мальчик с пальчик» эмоционально воссоздан образ мальчика-эльфа, у которого «как искры глазен­ки, как пух волосенки».

Если Пушкину в литературных сказках удалось воскресить ил­люзию непосредственности и стихийности творчества, то в на­следии Жуковского сложился тип сказки-баллады — литератур­но-поэтического фантастического произведения с обнажением приема сказки с авторской романтической иронией. С Пушки­ным Жуковского связывала личная и творческая дружба. Летом 1831 года на даче в Царском Селе поэты вступили в творческое соревнование, и «ученик» Пушкин победил «учителя» Жуковского, написав «Сказку о царе Салтане». А Жуковский между 2 августа и 22 сентября написал три сказки: «Спящая царевна» — поэтический перевод сказки братьев Гримм, «Война Мышей и лягушек» — сатирическая сказка по древнегреческому сюжету пародии на эпос Гомера и еще одно сказочное произве­дение — «Сказку о царе Берендее, о сыне его Иване-царевиче, о хитростях Кощея Бессмертного и премудрости Марьи-царевны, Кощеевой дочери» (1831), написанную русским гекзаметром[1]. Стихотворный размер, несколько утяжеляющий рассказ, фанта­стическому вымыслу Жуковского, тем не менее, придает серьез­ность и убедительность.

В сказках поэта ощутим дух придворного этикета. Салонную жизнь хорошо знал Жуковский, преподававший русскую словес­ность великим князьям Романовым. Это прочитывается, как, на­пример, в сказке «Спящая царевна», в декоративных сказочных пейзажах поэта, в то же время насыщенных действием:

По цветочкам молодым

Пляшут, блещут мотыльки;

Светлой змейкой ручейки

Вьются, пенятся, журчат;

Птицы прыгают, шумят

В густоте ветвей живых;

Лес душист, прохладен, тих,

И ничто не страшно в нем.

Заповедным этот лес делают чары волшебства. По Жуковско­му, они разрушаются силой любви и обращенной к Богу молитвы. Именно с ее помощью герой беспрепятственно попадает в «зда­нье — чудо старины», где встречается со своей судьбой.

Портрет сказочной героини у Жуковского выходит за рамки традиции.

Молод цвет ее ланит;

Меж ресницами блестит

Пламя сонное очей;

Ночи темныя темней,

Кудри черной полосой

Обвились кругом чела;

Грудь, как свежий снег, бела;

На воздушный, тонкий стан

Брошен легкий сарафан;

Губки алые горят;

Руки белые лежат

На трепещущих грудях.

Перед нами описание живой, очаровательной женщины. От ее затаенной страстности туманится ум «удалого детины», и поцелу­ем «закипевшей» души царевич-рыцарь разрушает девичью грезу.

Сюжеты сказок поэта узорчаты. Он мастер композиции, контаминирующей (переплетающей) мотивы. Действие у Жуковского происходит в условном пространстве, необычность которого, как правило, многократно усилена: в заколдованном лесу, в объятом сном княжеском дворце, в волшебном (райском) саду, в царстве Кощея Бессмертного, у Водяного царя. Вместе с тем картины быта, наряды персонажей и их обиходные манеры, характеристика за­пахов и звуков обнажают в произведениях поэта сходство услов­ного сказочного мира со временем, в которое живет автор.

Над всем этим господствует великолепный язык: литературно выверенный, артистически легкий. И в отношении произведений Жуковского, эстетически воспитывающих и нравственно подни­мающих ребенка, всегда справедливыми останутся знаменитые строки Пушкина:

Его стихов пленительная сладость

Пройдет веков завистливую даль,

И, внемля им, вздохнет о славе младость,

Утешится безмолвная печаль

И резвая задумается радость.

1. Какие сказки написаны Жуковским и Пушкиным в их творческом соревновании?

2. Укажите приметы романтизма в сказках Жуковского.

3. Охарактеризуйте сказочное кредо Жуковского.

Сказочный мир А.С.Пушкина

XIX век русской литературы принес с собой удивительное яв­ление: в системе письменных литературных жанров прочное мес­то заняла сказка, вплоть до последних десятилетий XVIII века туда не допускавшаяся. В отличие от фольклорной литературная сказка — творение авторское. Но, глубоко оригинальная, она учитывает законы устной художественной словесности. Фантасти­ка в ней — сюжетообразующий фактор, важный критерий харак­теристики персонажей.

Из всей литературы сказки первыми проникают к людям раз­ных сословий, и проникают рано, когда душа открыта всему вы­сокому. В России исстари любили сказки. Но Александр Сергеевич Пушкин (1799—1837) «усилил народную песню и сказку блеском своего таланта», оставив неизменными при этом «их смысл и силу» (Максим Горький). Если Погорельский, Ершов, Аксаков — авторы преимущественно одной сказки, то Пушкин создал целый сказочный мир. Главное место в нем заняли сказки волшебные, создавшие Пушкину возможность открывать национальное в об­щечеловеческом, а в национальном — общечеловеческое.

Популярный в европейском фольклоре сюжет о мертвой ца­ревне, разрабатываемый в «Сказке о мертвой царевне и о семи богатырях» Пушкиным (1833), восходит к мифу об умирающем и вновь воскресающем божестве, олицетворяющем растительную природу. В основу пушкинской «Сказки о царе Салтане, о сыне его славном и могучем богатыре князе Гвидоне Салтановиче и о пре­красной царевне Лебеди» (1831) также положены литературные тра­диции, освященные временем. Салтан и Гвидон — персонажи лу­бочной «Сказки о Бове-королевиче». Представляя собой перера­ботку средневекового европейского волшебно-рыцарского рома­на, в России XIX века эта книга имела широкое хождение. Бабариха в «Сказку о царе Салтане», напротив, пришла из «Песни о дурне». Подобные песни в XI —XVII веках пели русские скоморо­хи — актеры, острословы, музыканты, исполнители сценок, дрес­сировщики, акробаты. Наряду с былинами, историческими и ли­рическими песнями в XVIII веке скоморошины собрал и обрабо­тал некий Кирша Данилов (Кирилл Данилович). Он опубликовал их в 1804 году под названием «Древние российские стихотворе­ния», сделав достоянием широкой читательской публики. Вполне естественно, что и Пушкин, национальную устную литературу знавший не понаслышке, свои собственные сказочные образы создавал в народно-поэтическом духе. Безымянному фольклорно­му острову по ассоциации с русскими заговорами он присваивает собственное имя «Буян», с определением «буйный» связывая пред­ставление о плодородии и активной жизненной силе раститель­ного мира («буйный лес», «буйные травы»).

В сказках Пушкина «о людях» проблемы любви, жизни, смер­ти — главная линия повествования. Из всех жанров литературы именно сказка давала поэту возможность наиболее прямо и не­посредственно выразить свой идеал, свою собственную концеп­цию мира и человека. Автор размышляет в них о полноте челове­ческого существования, достигаемой, как ему представляется, не только в минуты счастья. Неотъемлемая часть земного пути — пе­чали и беды, и человек обязан принять их достойно.

По мнению поэта, мужчине природой назначено руководить и царствовать. Удел женщины — быть женой и матерью. Потому Салтану («Сказка о царе Салтане») не интересны девушки, кото­рые «весь крещеный мир» жаждут поразить своим ткацким или поварским искусством. А вот речь третьей сестры ему по душе: как и Салтан, она ищет простого человеческого счастья, мечтает о семье, о любви, о детях. В беззащитной царице-матери сказочник видит в первую очередь обыкновенную женщину. «Горькой вдови­цей» стенает и «вопит» она день напролет: при живом муже ли­шилась поддержки, и вот с сыном-младенцем брошена на произвол судьбы, в «бездну вод». Зато ее сын — ребенок лишь до поры до времени. И не только потому, что по традиционной сказочной формуле «растет не по дням, а по часам». Когда Гвидон «волну торопит», он еще «дитя», или, по христианским представлени­ям, — «ангел». А молитва или заклинание доходчивее, если про­истекает от безгрешного, чистого человека, почему море его и послушалось! Однако в момент освобождения царский наслед­ник уже не малыш, а сильный и ловкий молодец. С легкостью применяет он свою недюжинную силу, чувствуя ответственность за слабую женщину, и добывает «добрый ужин» способом, при­нятым у богатырей:

Ломит он у дуба сук

И в тугой сгибает лук,

Со креста снурок шелковый

Натянул на лук дубовый,

Тонку тросточку сломил,

Стрелкой легкой завострил

И пошел на край долины

У моря искать дичины.

Истинный герой в изображении Пушкина действует, и, в под­тверждение мужской и княжеской доблести, по законам сказоч­ного жанра, удостаивается целой страны во владения — такой, как чудесный город Гвидона. Оригинальны образы героинь пуш­кинских сказок. Оказавшись в незнакомом месте, молодая царев­на («Сказка о мертвой царевне») делает то, что в подобных случа­ях положено самой простой девушке:

Дом царевна обошла,

Все порядком убрала,

Засветила богу свечку,

Затопила жарко печку.

Скромно и просто продолжает она себя держать и на пиру, устроенном богатырями по случаю милой гостьи. Поведение ее столь естественно и органично, что, по мнению Пушкина, харак­теризует русских женщин вообще. Потому индивидуального име­ни нет также ни у «обыкновенной» царицы в «Сказке о царе Сал­тане», ни у царицы-матери в «Сказке о мертвой царевне». Даже собственное имя волшебницы — «Лебедь», вслед за народно-по­этическим «лебедушка», у Пушкина становится символическим. Оно олицетворяет в себе женскую чистоту, непорочность, гармо­нию: в русских обрядовых (свадебных) песнях так называли деву­шек-невест; прекрасных и лицом, и душой.

Когда главное свое дело женщина выполняет хорошо, — по Достоинству и награда. Сына «в аршин» дает Бог Салтану и его жене («Сказка о царе Салтане»). Царице, которая «ждет-пождет с утра до ночи» своего супруга из дальнего похода, «в сочельник в самый, в ночь» Бог дает дочь («Сказка о мертвой царевне»). Ее Дочь-царевну судьба тоже вознаграждает: за девическую скром­ность, за женскую кротость, за человеческую незлобивость. Для характеристики своих героинь в подобных случаях поэт умеет найти и выразительный эпитет, и «говорящий» глагол, и меткое сравне­ние в духе народной песни:

И царица над ребенком,

Как орлица над орленком.

В произведениях поэта много массовых сцен. Народ у Пушкина красноречив и когда высказывается, и когда хранит молчание. Поэт убежден: сила народа — в естественности исповедуемых им эти­ческих норм. Не зря же, любя другого, но почти не имея надежды на воссоединение с ним, «мертвая» царевна отказывается выйти замуж. Жениху дано слово, и оно нерушимо, да и не покупается счастье ценой несчастья других! Вот и могущественная Лебедь предостерегает Гвидона от неверного шага:

Ведь жена не рукавица:

С белой ручки не стряхнешь,

Да за пояс не заткнешь.

Пушкин высоко ценил народную мудрость. В сложных нрав­ственных ситуациях, случающихся не только в жизни сказочных героев, но и в реальной действительности, истинно русский че­ловек, тысячелетиями живший в коллективе, привык оглядываться на соседа, подметил поэт. Поэтому молодая девушка в его «Сказ­ке о мертвой царевне» проявляет поистине женскую мудрость. Она отказывает. Но отказ ее не обиден, потому что отвергаемые при­зываются в советчики: «Как мне быть? ведь я невеста». Такой по­ворот дела не может не вызвать ответного благородства, и «чест­ные молодцы» о женитьбе больше «не заикаются». Таким обра­зом, в сказках Пушкина воссоздается атмосфера идеальной нацио­нальной народной этики. Царица терпеливо ждет мужа у окна и смотрит в поле «с белой зори до ночи». Королевич Елисей «помо­лясь усердно богу, отправляется в дорогу». Семеро братьев соблю­дают обычай гостеприимства, определенными этикетными фор­мулами «вызывая» незнакомца, посетившего их дом. Царевна-де­вушка дружно живет в тереме с богатырями: «Им она не преко­словит, // Не перечут ей они».

Пушкин понимает, что нормы поведения и нравственности проверены жизнью не одного поколения людей, выработаны в результате длительного взаимодействия человека с природой. По­тому художественное пространство сказок поэта неизменно вклю­чает в себя и природные стихии, и духовный мир человека. В «Сказ­ке о мертвой царевне» это поле, лес и дом.

Герои «Сказки о царе Салтане» пребывают «между моря и не­бес»: в бочке ли, на торговом ли корабле, на чудесном ли острове князя Гвидона, на материке ли, где расположены палаты царя Салтана. Своеобразие пушкинской сказочной концепции мира

состоит в том, что без человека блещущие в синем небе звезды и хлещущие в таком же синем море волны казались бы холодными и бездушными! В свою очередь основные события человеческой жизни, горести и радости пушкинских героев сопрягаются авто­ром с природными процессами. Из животного мира возникают в сказках Пушкина «личины» людей: злыми жабами глядят ткачиха с Бабарихой да с кривою поварихой. Из тайников природы на свет является нечистая сила разного назначения: злой чародей-коршун, колдун-звездочет, черт с чертенятами. Оттуда же явля­ются и добрые сказочные чудеса. Золотая рыбка, золотой пету­шок, волшебное зеркальце — традиционные магические союзни­ки героя народных сказок. А вот белокаменный город на острове, поющая белка и морской дозор — плод воображения самого Пуш­кина. О необыкновенном он умеет говорить серьезным и порой увлекательным тоном сказочника, верящего в чудеса своей сказ­ки, а его герои способны увидеть чудо наяву.

В русской литературе поэт едва ли не первым заговорил о чу­десном как о действительном. В «Сказке о рыбаке и рыбке» (1833) море и золотая рыбка — полноправные персонажи, живущие су­веренной жизнью. В свою очередь человеческие взаимоотношения отражаются в движениях природной стихии: по мере усиления притязаний старухи пушкинское море сначала «слегка» разыгра­лось; предостерегающе «помутилося» оно в следующий раз; «по­чернело» и «разразилось черною бурей» в финале. Самое Добро и Зло в произведениях поэта проистекают из поступков людей. Так, в заключительной части «Сказки о царе Салтане» завистницы жены Салтана едва не остались безнаказанными: «разбежались по уг­лам; // Их нашли насилу там». Но осознание вины частью искупа­ет содеянное, и злодейки во всем признались, «повинились, раз­рыдались». Достойно повел себя и Салтан:

Царь для радости такой

Отпустил всех трех домой.

В помощь человеку в волшебных сказках призывается магия. Но в нем самом, полагает Пушкин, заключено могущество еще боль­шее. Вот, например, порождение океана — «не простая рыбка, золотая». Казалось бы, должна быть всесильной. Но нет: пойман­ная в сети, вырванная из родной стихии, лишенная ее поддерж­ки, становится вдруг беспомощной. «Ровно тридцать лет и три ода» прожив на краю моря, пушкинский рыбак умеет это по­нять: беззащитностью, хотя и временной, волшебного существа в корыстных целях не пользуется. Не злоупотребляет, как его стару­ха, доверием другого: не безопасно переступать грань, за которой просьба превращается в необоснованное требование, а жажда власти становится ненасытной. Свободная морская стихия этого не потерпит.

В общении с высшими силами разумнее идти по пути старика: услышав мольбу о помощи, отпустить рыбку в море без откупа. Если знаешь цену дому, семье, родной земле, — можно ли требо­вать награду с того, кто домой просится. Не переступи грани дозволенного, будь милосердным — вот та заповедь, неукосни­тельность соблюдения которой обеспечивает праведное людское существование. Добром надо платить за добро. Этот закон, по Пуш­кину, понятен всем: людям, животным, волшебникам. Всякое нарушение божеской нормы приводит к неистовству темных сил.

Волшебный золотой петушок был подарен царю под условием исполнить первую же просьбу звездочета. Когда царь нарушает обещание, следует расплата:

Вдруг раздался легкий звон,

И в глазах у всей столицы

Петушок спорхнул со спицы,

К колеснице полетел.

И царю на темя сел,

Встрепенулся, клюнул в темя

И взвился. и в то же время

С колесницы пал Дадон —

Охнул раз, — и умер он.

И в реальной, и в условно-сказочной действительности нега­тивные варианты развития личности весьма вероятны. Утрата меры в жизненных притязаниях человека ставит на грань безумия. О таких в народе говорят «белены объелась», значит, померкло сознание.

«Милый идеал» поэта другой: Женщина — чудо природы, та­кое, как царевна Лебедь. Или как та, что проще, но к главным эстетическим представлениям обычного читателя ближе: «тихая» царевна. Магией семьи владеет именно Женщина. Вступив в брак с мужчиной, равным ей по «могучеству» физической или духов­ной силы, она делается похожей на всех женщин рода, не обяза­тельно волшебниц: собственную мать, мать своего мужа. «Дела в даль не отлагая», поджидает «приплода». Живет-поживает с суп­ругом в согласии и любви.

Отличительной чертой человеческой и творческой натуры Пуш­кина-поэта был удивительный универсализм мировосприятия, стремление к гармонии всегда и во всем. У своих друзей и родных, литературных предшественников, себя самого «прошлого» он умел взять лучшее. Из ошибок — извлечь урок и идти дальше, преодо­левая несовершенство свое и мира. Потому и как автор сказок Пушкин проявил себя не подражателем, а мощным художником-творцом. В старую литературную схему он вливал новое содержа­ние: потому его герои и теперь кажутся нам близкими и живыми. В волшебной устной сказке народному сказителю всегда удает­ся передать активное движение событий. В сказке пушкинской развитию сюжета способствуют не только действия волшебных сил (зеркальца, золотого яблочка, Солнца, Ветра, Месяца), но и ре­альные чувства и события (зависть мачехи, сострадание Чернав­ки, преданность Елисея). Важнейшим изобразительным средством непрерывности действия поэт сделал глаголы и деепричастия, и прием стал открытием в литературно-сказочной поэтике. Так, встречу царевны с богатырями в «Сказке о мертвой царевне» он описывает в 22 строках, и почти в каждой из них есть глагол! В глагольной лексике предстают у поэта-сказочника и движения человеческой души:

Злая мачеха, вскочив,

Об пол зеркальце разбив,

В двери прямо побежала

И царевну повстречала.

Тут ее тоска взяла

И царица умерла.

В то же время Пушкин мастерски пользуется и ретардацией — широко распространенным в устной литературе приемом замед­ления повествования через утроение эпизодов и повторение фор­мул. Его сказки-поэмы строятся на внезапно возникающих и столь же внезапно обрывающихся сценах, соединенных в единое пове­ствование лирическими связками. Так создается в них особый пуш­кинский ритм. Перед читателем автор разворачивает картины, несущие противоположную эмоциональную и содержательную информацию. Например, в «Сказке о мертвой царевне» сцена смер­ти царицы сменяется сообщением о повторной женитьбе царя-вдовца; сцена любования новой жены царя собою перед зерка­лом — упоминанием о том, что царевна-падчерица — уже невес­та, и т.д.

Герой народной сказки — персонаж, созданный по закону широкого обобщения. Он каноничен и собирателен. Пушкин-ска­зочник действующих лиц своих произведений тоже наделяет по­стоянной чертой характера, но каждого — своей. Они не похожи один на другого. Мачеха у него зла, горделива, «ломлива», но красива и умна, что признается всеми («молвой»). Красота царев­ны-сироты примечательна, но скромна, не столь пронзительна, как у царевны Лебеди с ее блестящим под косой месяцем и горящей во лбу звездой. Ее ум и красота — от доброты. Философский смысл любой сказки поэта, полагавшего, что красота души и есть истинная красота человека, заключается в утверждении любви и Добра как основы мира.

В Елисее, например, нет той богатырской удали, которой сла­вен чудо-ребенок Гвидон. Зато королевич — весь во власти всепоглощающей любви. Оба тоскуют по семейному счастью, трудятся над восстановлением гармонии частного существования. Гвидон стремится привлечь к себе на остров отца с помощью диковинок, каких «в свете нет». Да и жену ему подавай такую, чтоб «не можно глаз отвесть»! А жених-королевич при всей его душевной тонко­сти терпелив и настойчив в поисках пропавшей невесты. Он мо­жет горько плакать, но вновь и вновь будет бросаться с призывом о помощи ко всем, вплоть до природных стихий, над которыми, в отличие от Гвидона, не властен. Любовь в пушкинских сказках побеждает все. Даже пушкинский поп, хотя и жаден, искренне любит жену и детей. А Балда, вопреки устоявшемуся в народной традиции отношению к нему как к глупцу и бестолочи, не только обладает незаурядным умом, ловкостью и смекалкой, но спосо­бен вызвать симпатию у противоположного пола. Как намекает на то Пушкин, поповна-то лишь о нем и печалится! А малыш-попе­нок так полюбил Балду-няньку, что даже зовет его тятей.

В отличие от законов фольклорного искусства в отношении к злу Пушкин не столь суров и категоричен. В представлениях наро­да идея уничтожения противника имеет магический смысл, а у Пушкина действует этика гуманизма: все зло людского существо­вания в мире презренно и обречено на гибель. Исчезнут нена­висть, корысть, зависть, тиранство, и неизбежно восторжеству­ют доброта и справедливость.

1. Какие нравственные проблемы поднимает в своих сказках Пуш­кин? В чем своеобразие их решения?

2. Охарактеризуйте источники пушкинских сказок.

3. Найдите в сказках Пушкина портретные описания. Сравните их с манерой характеризовать внешность героя, принятой в народных сказ­ках. Какие отличительные особенности литературно-письменного ска­зочного жанра выявляются в таком сопоставлении?